— Слушаю себя и думаю, — призналась она каким-то тусклым голосом, — «Что ты несёшь? Скажи ему: «Долго не задерживайся, через неделю-две жду тебя в Москве» — и будь счастлива!.. А что если: вы приезжаете, а у меня на уме: «Извините, у меня другие планы»? Конечно, вслух я такого я никогда не скажу. Что дальше? Я буду мучиться, вы будете мучиться: всё равно придётся расстаться. Только ещё болезненней и уже без восхищения друг другом, понимаете?.. С другой стороны: кто, если не вы?
Я поддержал Клавины сомнения сочувственным и многозначительным:
— Да уж…
— Ощущаю себя голой, — пожаловалась она, помолчав. — Знаете, в чём насмешка? Драматургия по сути — раздевание персонажей, обнажение их характеров. Я не подозревала, что писать пьесы — тоже социальный костюм. Думала — это часть меня. «Это же
— Интересно, как бы я мог это сделать, — усмехнулся я. — Не представляю, как можно появиться перед Клавдией Алексеевной и не провалиться сквозь пол.
— Как вы можете говорить такое про мою бабулю? — Клавины брови возмущённо сошлись у переносицы. — Как будто она прокурор какой-то! Неужели ещё не поняли: бабуля — добрейший человек? Я ей всё объясню, и она будет называть вас Ярославом, как будто никакого «Всеволода» и не было. Их отношения с вашим дедушкой пусть останутся между ними. Тем более никаких отношений давно нет. Не будем устраивать «Сагу о Форсайтах». Они — это они, мы — это мы.
— Спасибо вам за это, — я достал из внутреннего кармана пиджака вдвое сложенную телеграмму. — В любом случае, примите небольшой подарок.
— Что это? — она развернула бумагу, быстро взглянула на неё и подняла на меня слегка ошеломлённый взгляд: — Это та самая? Вы всё-таки их нашли, а мне вчера уши заплели?
Хотел сделать сюрприз.
— Как трогательно! И вам не жалко её отдавать? Вы же разбиваете коллекцию!
Я ответил: любую телеграмму можно использовать только один раз, а этой повезло сослужить службу дважды. Так что она, можно сказать, счастливица среди телеграмм.
— И, знаете, что? Для любого человека здесь — ничего не говорящий набор из семи слов. А для вас в этих семи словах — целая история. Или, если хотите, целая пьеса. Так что — читайте и перечитывайте.
— «Благородство, — прочла она вслух, — инфантильность, индивидуум, атом, клепсидра, трагедия, фарс». Ха! Вы в семь лет не знали, что такое благородство?
— Не уверен, что и сейчас хорошо знаю. Так же, как про аппроксимацию и экзистенциализм. Помните, как я ловко вывернулся, когда вы о них спросили? Да ещё назвал вас Деми Мургом?..
Разговор малодушно свернул в ностальгическое веселье — ко всей истории нашего знакомства, от моего первого появления в квартире Вагантовых до прогулок по Москве и ночей Спектакля. Как участники только что отгремевшей кампании, мы вспоминали, как нас посещали догадки, и где поджидали разочарования, подтрунивали сами над собой и друг над другом, и когда объявили посадку на московский рейс, статус наших отношений так и остался неясным. То ли продолжаем быть вместе, то ли уже нет.
— Ну, что, — спросила моя любовь перед зоной пограничного контроля, — кавычки закрываются?
— Похоже на то, — медленно ответил я. — Кавычки закрываются.
— Спасибо за Игру.
— Спасибо за Игру.
Клава быстро прижалась ко мне, чмокнула в губы и зашагала по лабиринту из ленточного заграждения — немного отставив в сторону правую руку с кремовой розой. Я видел, как она заняла очередь к пограничному турникету — перед ней было три человека.
Потом два.
Потом один.
Внезапно она развернулась и пошла обратно:
— Ну, я и глупая! — сообщила Клавдия ещё на подходе. — И вы — тоже хорош! О главном-то мы и забыли!
— О «главном»?
— Результат! Помните, я вам говорила? Как можно, не зная результата, делать какие-то выводы?..