Семь ночей в постели повесы

Сердце Меррика екнуло от ее готовности принять его присутствие. От звука своего имени, произнесенного этим сонным голоском, он сделался твердым как камень. Глаза ее оставались закрытыми, а сочные губы мягко изогнулись. Будь он романтиком, то мог бы вообразить, будто она счастлива, что он рядом. По крайней мере, мисс Форсайт не вскочила с воплями.

Сидони пробормотала еще что-то сонно-вопросительное, и под шум проливного дождя за окнами он услышал, как зашуршали простыни, когда она пошевелилась. Звук был восхитительно чувственным, напоминающим скольжение кожи по коже.

Джозеф напрягся, ожидая, что она пошлет его к чертям, но она снова погрузилась в сон. Быть может, и его приход ей приснился? Он надеялся, что это так. Более того, он надеялся, что сон этот был приятным.

Закрыв глаза, Джозеф призвал свой сон. Прошлой ночью ему почти не удалось поспать, а сегодняшняя лихорадка сдерживаемого желания совсем его измотала. К несчастью, сон не шел к нему. Близость Сидони терзала. Легкий нежный запах. Намек на жар, заполняющий тщательно рассчитанное пространство между ними. Осознание, что если он чуть пошевелит рукой, то дотронется до нее.

Губы его искривились в улыбке, когда он устремил взгляд в зеркало наверху. Это будет длинная ночь…

Сидони неохотно выбиралась из чудесного сна, наполненного теплом и безопасностью. Да поможет ей бог, она лежала, прильнув к Меррику, словно это единственное на свете место, где ей хотелось бы находиться. Рука его лежала на ней, обнимая. Сердце Сидони от страха совершило кульбит – от дремотной вялости не осталось и следа. Как могла она так спокойно, так мирно спать рядом со своим мучителем?!

Впрочем, надо радоваться, что он спит, и ничего больше. Определенно следует быть признательной и за то, что он не голый. Меррик растянулся на спине, а она лежала у него на груди, и тонкий батист рубашки был единственной преградой между ее щекой и его кожей.

Рассвет только-только наступил. Слабый свет окаймлял задернутые портьеры золотом. За ночь непогода, должно быть, стихла.

Ее первым побуждением было бежать, покуда Меррик не проснулся и не обнаружил, что она так удобно расположилась для соблазнения. Сидони напряглась, чтобы высвободиться из его объятий, но потом взглянула на его лицо, и любопытство, даже более сильное, чем страх, овладело ею. Не сдвигая обнимающей руки, она медленно приподнялась, чтобы видеть его грудь и лицо. Понаблюдать за ним без его ведома было настоящей роскошью.

Сидони знала: как и большинство людей, во сне он выглядит уязвимым.

Но оказалось не так.

Угловатые скулы оставались резкими. Любой, кто увидел бы эти решительные черты, счел бы их обладателя не иначе как разбойником. Темная утренняя щетина на скулах и подбородке усиливала это впечатление.

И его шрамы.

Отпечаток зла, которое Сидони просто не в силах была постичь. Больно было смотреть на эти следы страданий. Она посочувствовала бы любому раненому существу, но с Мерриком ее реакция была более личной, чем просто сострадание, сильнее, чем негодование. Слухи умалчивали о том, где произошло нападение. По тому, что он вчера сказал, она догадалась, что в юности он путешествовал вместе со своим ученым отцом. Быть может, он получил свои увечья в каком-нибудь глухом переулке Неаполя или Кадиса?

В безмолвном утешении она положила руку ему на грудь, которая под ее ладонью вздымалась и опадала с каждым его медленным вздохом. Такая поза создавала головокружительную интимность. Интимность, которая подрывала оборону находящейся в осаде девственницы.

Волей-неволей взор ее скользнул к его рту. Расслабленный, он выражал абсолютную чувственность. Неудивительно. С первого же взгляда на него, вальяжно развалившегося, как большой кот, в своем массивном кресле и попивающего вино, она распознала в нем мужчину, высоко ценящего физическое удовольствие. Незнакомая тяжесть угнездилась в животе, когда она представила, как он сосредоточится на ней, когда придет время.

Если оно придет…

Святые небеса! Неужели она уже допускает его победу? Но она не может ему уступить. Дело ведь не только в риске потерять девственность, хотя ей совсем не хотелось допустить обнаружения ее грехов светом или зачатия ребенка вне брачных уз. Куда сильнее убежденность, что, если она капитулирует, это подорвет все то, что поддерживало ее последние трудные годы и должно было привести к самостоятельному плодотворному будущему.

Ресницы Меррика лежали веерами – черные, как и волосы, упавшие на высокий лоб. Сидони сдержала желание отвести эти мягкие пряди с лица. Когда он бодрствовал, она была слишком занята борьбой с ним, чтобы проявлять такую нежность. Сейчас же, в это раннее тихое утро, ей ужасно хотелось показать ему, что жизнь предлагает не только жестокость.

Страстное желание облегчить его боль заставило Сидони призадуматься. Он делает все, чтобы погубить ее. Он интриговал, чтоб заманить Роберту в ловушку скандала и позора.