Семь Оттенков Зла (ЛП)

Мэтью шел по Бродвею, согретому жарким летним солнцем, в компании Грейтхауза и Сары. Воздух был горячим и влажным. Сара высказывала Грейтхаузу свое недовольство насчет произошедшего, не сдерживая пламенных реплик. За такие непристойные речи ее и саму могли запросто упрятать в тюрьму. Грейтхауз не говорил ничего, ввиду чего его умственные способности показались Мэтью уже не такими скудными.

Бродя взглядом по окрестностям, Мэтью вновь наткнулся на двух мужчин, напугавших Содда. Они так и продолжали двигаться вслед за процессией, держась на некотором расстоянии. Пусть они и делали вид, что вяло и неторопливо прогуливаются, Мэтью был уверен, что они двигаются именно в сторону тюрьмы. Добравшись туда, они понаблюдали, как Содда и «Фонарщиков» уводят, а затем развернулись и побрели в другом направлении.

Это завело часы любопытства Мэтью и заставило их тикать.

Глава 2

— Это странно, Вы так не думаете? — спросил Мэтью.

— Нет.

— Имеете в виду, что это не кажется вам странным? Или что вы не думаете?

Грейтхауз оторвал взгляд от бумаг на столе. Он записывал подробности дела мужчины, который подозревал свою жену в романтических отношениях со странствующим проповедником, с коим ее несколько раз видели на улицах. Выяснилось, что на самом деле она встречалась с проповедником, чтобы тот помог нагнать страх Божий на ее мужа и пресечь его регулярные визиты в заведение Полли Блоссом, обладающее весьма дурной репутацией. Мэтью позабавило то, что Полли Блоссом никогда не получала обвинений в «непристойности», ведь ее регулярные пожертвования в «фонд обслуживания» пополняли роскошный гардероб Лорда Корнбери. «Фонарщики» же таких пожертвований не делали, посему их ждала иная судьба, а именно стать лишь небольшой сноской в истории Нью-Йорка и вскоре кануть в забвение.

— Послушай, Корбетт, — сказал Грейтхауз тоном, которым запросто можно было пугать маленьких детей… или диких быков, — я понимаю, ты наверняка горд собой после того инцидента у Чепелла. Наряжаешься в костюмы, которые шьет для тебя Ефрем Оуэлс, читаешь про себя восхваления в «Уховертке». Но на деле ты как был слюнтяем, так им и остался, и стоит мне разок отвесить тебе оплеуху, и всему этому до боли скучному эксперименту с твоей работой в агентстве «Герральд» придет конец. Иными словами, заткнись.

— К слову о скуке, — не унимался Мэтью. Разум подсказывал ему, что не следует идти дальше в этой беседе. Но, может быть… еще шажок? — Полагаю, вам сейчас больше нечего делать?

— Отчего же? Как раз подумываю дать тебе по морде.

Из дальнего угла офиса на верхнем этаже дома номер семь по Стоун-Стрит послышался стук и грохот. Следом прозвучало нечто, напоминавшее приглушенное стариковское ворчание.

— Видишь, что ты натворил? — спросил Грейтхауз, занеся перо над чернильницей. — Ты их разозлил.

— А я думаю, их всполошили ваши угрозы, — парировал Мэтью.

Два призрака, обитавшие в этом доме наряду с агентством «Герральд», постоянно дрались из-за подгоревших кофейных зерен. Земной драки, окончившейся тем, что оба ее участника свернули себе шеи, упав с лестницы и вывалившись на улицу, не хватило, чтобы унять их беспокойные души.

— Я все же продолжу мысль, — вновь заговорил Мэтью, когда Грейтхауз вернулся к своим записям. — Не кажется ли вам странным то, что Сидни Содд с пеной у рта протестовал против ночи в тюрьме ровно до того момента, пока в зале не появились двое мужчин? Сразу после этого он будто захотел, чтобы и его, и «Фонарщиков» посадили в камеру.

Прежде чем ответить, Грейтхауз написал еще несколько строк.

— Полагаю, ты грыз этот камень всю ночь?

— Не всю ночь. Всего несколько часов.

— Значит, ты впустую потратил несколько часов. Мне плевать на Содда, «Фонарщиков» и тех двух мужиков. Дело закрыто.

Мэтью откинулся на спинку кресла. В помещении были открыты все окна, но летняя жара на верхнем этаже все равно была угнетающей. С улицы доносился шум телег, карет и повозок, проезжавших мимо по Бродвею. Также из окна тянуло зловонием скота, который эти телеги, кареты и повозки тянул. Да и в офисе витали запахи пота. Поделать с этим ничего было нельзя: в такую жару потели даже те, кто просто лежал на спине. Не вспотеть можно было, разве что, сидя неподвижно и размышляя о чем-то бессмысленном.

К удивлению Мэтью, Грейтхауз вдруг возобновил разговор:

— Если бы Корнбери захотел найти настоящую непристойность, ему следовало бы прогуляться по докам в любое время дня. Особенно в августовскую жару. Я полагаю, он решил остановить концерт только из-за письма пуритан[4] из Бостона. Они воззвали к его морали, он должен был отреагировать. Уверяю тебя, из Филадельфии и Чарльз-Тауна «Фонарщиков» теперь выгонят таким же пинком под зад, если не хуже. И правильно сделают. Не стоит поднимать такие темы в присутствии дам.

— А мне показалось, что дамам очень понравилось выступление. Разве вы станете спорить с тем, какую значимую роль играют сексуальные темы в искусстве на протяжении всей его истории?