Семь песен русского чужеземца. Афанасий Никитин

Деньги тратить на питьё хмельное не хотел. Но время тянулось тягостью-тяготой. Чаще всего ходил к одной жонке — а теперь имя забыл, — и та жонка угащивала его крепкой водкой. А ту водку гнали из молока орехов кокосовых — «гоуз-и». А дерево — пальма кокосовая — громадная была в высоту, и листья большие и широкие. А орехи — «гоуз-и» — кистями висят. В каждой кисти — орехов до двенадцати. А бывают малые, а иные — с голову дитяти. И что ни год — четыре сбора плодов идёт. А из кокосового молока — «сури» — покамест недозрелое — и гонят ту крепкую водку. А из коры пальмировой сок добывают, а плоды едят. Надрежешь ствол острым ножом, и выступит «ягры» — сладкий сок. А как тот сок перебродит, и выходит вино «тарри». Тоже хорошее, хмельное. А листья пальмировые — самые большие. И листья эти шли вместо бумаги. Лист намажут банановым соком и пишут. На куски разрежут лист и составят книгу. Только книги те ломки, да и жуки да мошки едят их...

А как обопьёшься «тарри» или водкой кокосовой, так и голову наутро разломит. Офонас когда уходил к той жонке, и уходил со своего постоялого двора, где стоял; а постельную лавку подымал и деньги укладывал в ямку, куда ножка приходилась; и лавку опускал, и ножка приходилась в ту ямку с деньгами. А думал, что это надёжное скрывалище для денег. И вот раз возвратился после кокосовой водки, и возвратился от той жонки, и на лавку повалился и заснул. А проснулся — голова болела. Решил деньги посмотреть. Поднял лавку, за ножку приподнял — а нет денег! Ух, разбесновался! Все дурные слова, какие знал, русские, персидские, тюркистанские, хундустанские, всё повыкрикивал на воздух. Кулаками в стенку глинобитную колотил. Люди набежали. Офонас-Юсуф и на них — с кулаками. Но их много набежало, а он — чужой, «гарип». Живо они скрутили его... Он и в смоленской темнице припомнил их удары палками по его спине, и как верёвками скрутили, и ту жонку... Припомнил ясно обиду свою и отчаяние своё, и записал сгоряча, не раздумывая:

«...А все чёрные люди, а все злодеи, а жонки все бляди, да веди, да тати, да ложь, да зелие, осподарев морят зелиемъ».

А кто деньги унёс, будто искали, да где найти! Хозяин постоялого двора дал Офонасу-Юсуфу денег взаймы. Надобно было скорее продавать коня. А был хорошо откормленный конь — хоть спать ложись на спине! Кормил его Офонас, как в Джуннаре кормили коней — мочёным горохом — нухудом, да овощами варёными — «кхичри», да листья одного хорошего дерева давал. А «кхичри» давали и слонам, которых на битвы готовили, — варили овощи в котле, солью посыпали, разбавляли соком тростника...

Теперь Офонас не хотел пить хмельного. Сидел один на лавке постельной, глазами тоскливыми упёрся в стену. За стеной звенели струны тамбура и пел-распевал-заливался мужской высокий голос:

Забыла ли ты дни, когда меня звали в

твой дом?Какие славные речи вели мы с тобой!
Джате тхе!
И всякий раз вино, и шутки, и радость,
И мы пьянели и губами сливались.
Джате тхе!
Какие ласки, какие слова любви!
Страсть рекою лилась, росла близость!
Джате тхе!
Целыми днями ты не желала расстаться со мной.
А кто хотел помешать нам, те уходили ни с чем!
Джате тхе! Джате тхе!
Ты сидела, облокотись на мои колени и потупясь.
Утром после ночи любви я тяжко вздыхал,
Говорил, что иду домой, а ты огорчалась.
Джате тхе!
Нынче ты не даёшь мне даже лежать в пыли на твоей улице.
А какие ковры прежде стелила для меня!
Джате тхе! Джате тхе!
Ты вырвала любовь из сердца, принудила меня к слезам.
А сколько вина было выпито прежде, как ты клялась мне в любви!
Джате тхе! Джате тхе! Джате тхе!..[121]

Офонас-Юсуф невольно заслушивался. И хотелось и плакать и смеяться...

* * *

Записывал в темнице смоленской: