САВЛ. Что мне от любви, Мария? Одна горечь! И что кому-то от моей горькой любви?
Юния исчезает.
Ты наслаждаешься, Мария: любовь стала для тебя медом. Но для меня она – полынь.
ЛАЗАРЬ. Мария не слышит тебя, Савл.
МАРИЯ.
ЛАЗАРЬ. Савл жалуется, что любовь ему горька. Он говорит, что мы едим мед, а он – полынь. Беда в том, Мария, что Савл вырос и отказался от сладкого, но не перестал о нем мечтать. А теперь у него отняли мечту, и поэтому он ненавидит всех, говорящих о любви.
МАРИЯ. Но Савл, любовь – не мед и не полынь! Она – то, что делает полынь медом, потому что ничего не хочет для себя. Полынь – это сердце без любви: ему и мед горек.
САВЛ.
ЛАЗАРЬ. Как?! Ты, изгоняющий само имя Иисуса, ты благословляешь его приверженца, его апостола, который не только отнимает у тебя невесту, но желает сделать ее одной из «наших», как ты выражаешься?! Тебя ли я слышу, Савл непримиримый, Савл яростный?!
САВЛ.
ЛАЗАРЬ. Ты забыл: я – посреди моря. Я уже никому ничего не передам в Иерусалиме.
САВЛ. Зачем ты покинул Вифанию? Неужели ты бежишь от меня?
ЛАЗАРЬ. Я живу только ради Марии. Я снарядил корабль, чтоб увезти на нем хотя бы нескольких из тех, для кого ты стал ужасом.
САВЛ. Значит, не передашь… Мое благословение пропало впустую, как и моя любовь.
ЛАЗАРЬ. Бог благосклонен к тебе, Савл: ты скоро сам увидишь Андроника.
САВЛ. Он – в Дамаске?!
ЛАЗАРЬ. Нет, но у тебя
САВЛ. Объясни свои слова!
ЛАЗАРЬ. Лука и Андроник догоняют тебя по дамасской дороге, и они уже близко.
САВЛ. Лука?! Но зачем?! И как можно меня догнать? Я не делаю остановок во весь день!
ЛАЗАРЬ. Они не останавливаются даже ночью.
САВЛ. Но ради чего?! ЛАЗАРЬ. Они хотят остановить тебя.
САВЛ. Вот как! На что же они уповают? Со мной стража Храма Иерусалимского!
ЛАЗАРЬ. Они уповают на то же, на что и ты – на Бога.
САВЛ. Они поклоняются Иисусу Назарянину, а мое упование – Бог Израиля!
ЛАЗАРЬ. А что, если Бог для того и открылся Израилю, чтобы Израиль открыл его всем?
САВЛ. Но тогда уже не будет Израиля! Израиль – это
ЛАЗАРЬ.
САВЛ. Помазание?! Уж не помазание ли живого тела к погребению?!
ЛАЗАРЬ. Мария не просто помазала Иисуса к погребению: она помазала его на царство.
МАРИЯ. Но драгоценное миро от тела Учителя текло по моим пальцам вместе с моими слезами! Любящий, помазывая любимого, помазывает и свою душу в нардовое благоухание! Я помазала и себя, и я – царица!
ЛАЗАРЬ. Савлу странны твои речи, Мария. Я скажу тебе иначе, Савл: есть царство, на которое помазывают не миром и не елеем, а
САВЛ. О чем ты?
ЛАЗАРЬ. Есть огонь в слове – в имени всякой вещи.
Слово зажигает в твоем уме образ. Огонь имени освещает твой ум, и ты видишь то, что назвал. Но не всегда верно. Ты говоришь «Димон», и видишь убийцу, желавшего твоей смерти. Но имя обманывает тебя!
Видение: Димон.
ДИМОН. Привет тебе, Савл, брат мой!
САВЛ.
ДИМОН. Конечно, я же умер. Среди живых мало таких, как ты, но мертвые все зрячи.
САВЛ. Ты мертв, но можешь говорить с живым?!
ДИМОН. Только с таким, как ты. Прости, что я проклял тебя тогда, Савл: я был слеп.
САВЛ. Почему ты не убил меня?
ДИМОН. Я не хотел тебя убивать. Я и Барбулу не хотел убивать. Так ведь, Барбула?
Видение: Барбула.
БАРБУЛА. Да, Димон. Ты просто делал свое дело. Я тоже убил многих. Такая должность.
САВЛ. Барбула?!.. Может, я сплю?.. Скажи, центурион, есть моя вина в твоей смерти?
БАРБУЛА. Разве
САВЛ. По-твоему выходит, что в убийстве нет смертного греха?