Семь рек Рима

— Парадокс? — усмехнулся мой визави, став в очередной раз до тонкости похожим на Пушкина.

— Я ищу мою девушку. Она умерла, и я бы хотел найти ее и вернуть на землю. К обычной жизни. Вместе с ней я был на земле как на небе.

— Понимаю, — участливо произнес мой собеседник. — Ты, наверное, читал про Орфея. Помню его. Он сумел выжать слезу из нашего старика своими песнями. А что ты можешь предложить? Ты тоже умеешь петь? Танцевать? Показывать фокусы? Чем ты способен улестить наши самые черствые в мире сердца? Постарайся. Еще раз повторяю — шансы у тебя крошечные, дым над водой.

Поверхность пруда снова поменяла цвет — теперь он был атласно-серым, а тростник вокруг приобрел фиолетовый оттенок. На отдельных стеблях расцвели похожие на маленькие громкоговорители цветы. Они как будто с интересом глядели на меня.

— Я сказал уже все, что мог, — начал я. — Но как видно, этого мало. — Радамант хмыкнул. — Я лишь готов предложить все, что у меня есть.

Цвет пруда стал желтым, тростник красным, а цветы на нем зелеными. Вместе это сочетание цветов было точно таким же, как у французского художника Гогена на таитянских картинах.

— Действительно все? — спросил он. — Мне как будто нечего у тебя взять, — Адам провел по своим черным кудрявым волосам. — Разве только вот одну маленькую безделицу.

— Назовите.

— Смешная чепуха, — одна из змеиных ног Радаманта потекла ко мне, а достигнув, обвилась вокруг моей правой лодыжки. — Ты ведь хороший хирург, верно?

— Так говорят.

— И спас от смерти много людей? А спасешь еще больше? — я почувствовал, как его вторая нога крепко спеленала мою. — Тогда ты, наверное, можешь сообразить, что здешней администрации это не по нутру.

— Что? — удивился я.

— Асклепий, — я впервые услышал в его голосе недовольство, а румянец на лице стал ярче. — Эскулап. Врачи вмешиваются в наш промысел. Лечили бы насморк или гастрит, но если приходит смерть — не лезь. Будь любезен, отойди в сторонку и постой. Имей уважение.

— Вы хотите сказать, что когда я спасаю человеку жизнь, я отнимаю ее у вас?

— Да, — подтвердил Адам, мой последний судья. — Поэтому я могу пропустить тебя, чтобы ты отправился на поиски девушки, но с одним условием. Ты никогда и ни при каких обстоятельствах не будешь больше с помощью своего ремесла отводить смерть от человека.

Я задумался. Пруд и тростник стали абсолютно белыми — лишь черные цветы плыли по воде.

— Тогда я погублю свою душу.

— Ты, кажется, сказал, что можешь отдать все за попытку, — румянец еще больше расцвел на адамовом лице. — Впрочем, я не торгуюсь. Если для тебя это слишком дорого, то скатертью дорожка. На тебя и так потратили много времени. Представляешь, сколько людей умирает каждую секунду?

— А что будет, если я не сдержу обещание?

Пруд поменял форму. Теперь он выглядел как эмблема сердца металлического стального цвета, тростник жесткими багровыми копьями застыл вокруг. Вдруг металлическое сердце стало сокращаться. Шум, возникший при этом, был похож на чье-то громкое и хриплое дыхание. Постепенно оно стало нарастать и стало тяжелым — словно у дышащего вместо воздуха вылетали и с грохотом падали оземь тяжелые ядра. Движения сердца приобрели странную амплитуду, мне показалось, что абрис его стал напоминать что-то откровенно женское, сексуальное.

— Не сдержишь?! — расхохотался Радамант, и змеи, оставив мои ноги, вытянулись еще больше и закачались перед моим лицом.

Удары сердца стали оглушительными. Сердце дрожало и изгибалось, словно ожидая некой страшной и сладостной одновременно участи.

— Только попробуй! — сине-голубые змеи отпрянули, вернувшись к своему хозяину. — Так что, согласен?!

— Согласен! — крикнул я. — Но все же?! Что будет?!

— У тебя будет бесконечность, чтобы пожалеть об этом! — голос Адама грянул, и одновременно сотни тростниковых багровых копий взлетели в воздух, застыли на мгновение и упали одновременно, пронзив стальное сердце! Оно взорвалось, выплеснуло себя словно бы холодное мерцающее облако, которое заполнило все вокруг.

Я находился внутри этого облака один. Вокруг была тишина и перламутровый покой.

Глава пятая

— Привет, — сказал Харон. — Значит, тебе все-таки удалось прорваться? Не знаю даже, стоит ли за тебя радоваться.

Пейзаж вокруг был точно таким же, как в тот миг, когда я покинул черную хижину на берегу Ахерона. Травы, лианы, ромашки и пальмы — живописный и теплый ласковый сад. Харон ободряюще смотрел на меня, и я подумал, что внешне он вновь больше напоминает майора Пино, нежели мрачного перевозчика.

— Но я тебе сразу скажу, — продолжил он. — Не задирай нос. Ты и понятия не имеешь, почему все произошло именно так.

— Я совершил сделку.

— Ты дурак, — дружелюбно сказал Харон. — Нужны им твои крохи, сто лет. Знаешь, сколько здесь всего душ? Больше ста миллиардов. И кое-кто из них отдали бы мать родную в публичный дом, только бы вырваться отсюда.

— А я сюда, — ко мне тихо возвращалась способность улыбаться.

— Да, — кивнул Харон. — Ты сюда. И у меня есть основательное предположение, почему тебя все-таки пустили. Впрочем, пойдем. Я тебе все расскажу по дороге.