Семь рек Рима

Мы пошли прекрасной лесной тропинкой. Богатство растений поражало воображение. Я с детства не был силен в ботанике, и как выглядит липа, запомнил, например, только к тридцати годам. Из цветов я уверенно определял ромашки с гиацинтами, гвоздики, гладиолусы, розы и лилии. Пионы. Путал подорожник с конским щавелем. Не знал, как выглядит бук. Мог определить дуб и платан. В тропических растениях я вообще ничего не понимал. Словом, все это попадалось нам по пути и еще в сто раз больше.

Мы шли, ступая по мягкой траве, пока я не понял наконец, чего не хватало.

— Почему так тихо? — спросил я Харона. — Где пчелы, птицы, белки, ежики какие-нибудь?

— Да? — удивился он. — Но ведь это людской загробный мир. Откуда здесь возьмутся ежики?

— А куда же тогда они деваются после смерти?

— Никуда, — Харон поддел ногой шишку. — Просто умирают. Души-то ведь у них нет.

— Тогда что здесь деревья делают?

— Ну, ты скажешь! — Харон слегка возмутился. — Здесь, конечно, не Версаль, но какие-то декорации все равно нужны.

— Ладно, — я не стал спорить. — А где же души? И вообще — куда мы идем?

— Я — на работу, — Харон поддел следующую шишку. — А куда ты — не знаю. Ты хотел попасть в подземное царство, чтобы искать свою девушку — милости просим. А уж как ты ее будешь здесь искать — это, прости, твое личное дело.

Я немного растерялся.

— А вы мне не поможете?

— Вот еще, — Харон неожиданно остановился и прислонился спиной к толстому дереву с бугристой корой. — Чего ради? Я занятой человек.

— Ладно, — я сделал следующую попытку. — Тогда объясните, почему меня пропустили — вы обещали.

Он с лукавой улыбкой, к которой было подмешано презрение, посмотрел на меня.

— Точно не знаю, — протянул он. — Но сам подумай — здесь, как я уже сказал, примерно сто с лишним миллиардов мертвых человек содержится. Во много раз больше, чем снаружи живых. Значит, во-первых, такие, как ты — это невероятная редкость, чудо чудное. А во-вторых, ты сейчас примешься делать разные смешные суетливые глупости. Искать, словом. Местное начальство получит развлечение, наблюдая за тобой. Вдумайся еще раз — сюда не каждый день такие герои заглядывают. На Луне и без кислорода. Поэтому и пустили, что шансов у тебя нет.

Закончив на этой фразе, Харон повернулся и двинулся по тропинке дальше. Мы шли, и понемногу моя грудь наполнялась радостью. Веселые нотки зазвучали в ней, как будто это был концертный зал, а я его дирижер. Как бы то ни было, а ведь я проник, просочился, смог, победил, сделал. Листья с веток по краям дорожки задевали мое лицо, а я все повторял: «Я найду тебя, я тебя найду. Как-нибудь да найду». Лицо Пат всплыло передо мной, приблизилось, и я почти поцеловал его, почти дотронулся, как оно исчезло.

Дорога взбежала на холм, и вдруг мне пришло в голову, что я понятия не имею, сколько сейчас времени.

— А сколько сейчас? Скоро обед? — спросил я у Харона.

— Нет, — ответил он. — У нас тут, можно сказать, коммунизм. Тепло, светло. Ни еды не надо, ни отдыха. Потому что впереди вечность, а вечность — она нетребовательна. Это пока человек живой, ему все надо. Здесь, конечно, не так весело, но вот видишь — есть свои плюсы.

— А откуда свет?

— Как это у вас говорят, — хмыкнул Харон, — от верблюда. Так всегда было. А научных исследований никто не проводил. Здесь, видишь ли, все довольствуются тем, что есть.

Мы стали подниматься на холм, продолжая болтать, и остановились и замолчали лишь на вершине. Лес закончился. Высокие деревья разошлись в стороны как шторы, и перед нами раскинулся обширный вид без конца и края. Большое, заросшее травой пространство было ограничено широкой рекой, вода в которой была тоже зеленой, как и берег. Множество людей стояли внизу и молча смотрели на нас. Все они были наги и неподвижны.

Я в очередной раз подумал, что в этом мире очень тихо. Хотелось любого звука, жужжания, скрипа, чириканья. Ничего.

— Почему они молчат? — спросил я.

— Потому что им нечего сказать, — ответил Харон и махнул рукой.

Люди, до этого стоявшие в беспорядке, стали быстро перемещаться, и через какое-то время перед нами встало множество колонн.

— Пойдем, посмотришь, — Харон хлопнул меня по спине. — Сейчас легионы теней будут переходить через реку Коцит. Называется «рекой сожалений». На ней происходит окончательное прощание с земной жизнью. Тени, понятно, плакать будут. Угадай, что за вода в этой реке.

— Неужели слезы?

— Правильно, — Харон споро стал спускаться по склону холма.

Я поспешил за ним. Наконец мы оказались вблизи теней. Бледные, они стояли, не шевелясь, глаза у них были открыты, и оттуда действительно без перерыва лились слезы. Тени были разного возраста, но, к моему удивлению, пожилых было совсем мало. Мы шли вдоль бесконечных рядов, и прямо на наших глазах выглядевшие до этого стариками превращались в молодых, лет тридцати-тридцати пяти, людей. Я с недоумением посмотрел на своего спутника.

— Что происходит? — спросил я его.

— Мы же не на земле, — ответил он. — Здесь не может быть старцев и младенцев, просто потому что здесь нет времени. Поэтому все приобретают средний возраст, который уже будет навеки.