Семь сестер. Сестра солнца

«И все же, – мелькнуло у меня, – почему отец не злится на меня?» Почему не уговаривает продолжить учебу и получить хоть какое-то образование? Из его кабинета я вышла с убеждением, что вариантов ответа на мои вопросы два: либо отец окончательно умыл руки в том, что касается моей учебы, либо решил все же не держать меня на цепи и дать хоть немного свободы. Одним словом, сделал цепь подлиннее. Как бы то ни было, а Марина позвонила по своим старым связям, и уже совсем скоро я очутилась в прелестной маленькой студии, выходящей окнами на крыши Монмартра. Само помещение было действительно крошечным, к тому же мне пришлось делить ванную комнату с целой толпой иностранной ребятни, прибывшей в Париж с целью улучшения своего французского в рамках какой-то образовательной программы по обмену учащимися. Но в любом случае это была моя и только моя студия.

До сих пор помню то пьянящее чувство свободы, которое охватило меня поначалу, когда в самый первый вечер моего пребывания в Париже я, стоя посреди комнаты, вдруг поняла, что отныне никто уже не станет мне указывать, что и как делать. Впрочем, и готовить мне еду тоже больше никто не будет, а потому я поспешила на улицу и забрела в одно из близлежащих кафе; уселась за столик на тротуаре, закурила сигарету и принялась изучать меню. Заказала себе французский луковый суп и бокал вина, а официантка даже глазом не повела, принимая мой заказ; ее оставило равнодушной и то, что я курю, и то, что заказываю себе спиртное. Осушив целых три бокала вина, я наконец почувствовала в себе достаточно уверенности, чтобы обратиться к управляющему с вопросом, не нужны ли им официантки. И уже спустя каких-то двадцать минут я пошагала в обратном направлении, преодолевая расстояние в пару сотен ярдов, отделявшее меня от моей студии, и уже имея в своем багаже приглашение на работу. Как же я была горда собой, когда на следующее утро позвонила отцу по таксофону, стоявшему в холле, и отрапортовала ему о своих первых успехах. Надо отдать должное: известие обрадовало его и сильно впечатлило, пожалуй, ничуть не меньше, чем тогда, когда Майя поступила в Сорбонну.

А спустя месяц я встретила Сюзи, моего нынешнего агента; обслуживала ее столик. Если мне не изменяет память, она заказала тогда крок-месье, горячий бутерброд с ветчиной и сыром… Ну, а все остальное – это уже история…

«Почему я все время оглядываюсь в прошлое? – снова спросила я саму себя, беря в руки мобильник, чтобы прослушать остальные сообщения. – И почему я постоянно думаю об отце?»

– Митч… Па Солт, – пробормотала я негромко в ожидании, когда включится голосовой ящик. – Все ушли, Электра. Все тебя бросили… Даже эта жалкая Эми с легкостью переступила через тебя сегодня. А тебе нужно жить и двигаться дальше.

«Моя ненаглядная Электра! Как ты там жива-здорова? Я снова в Нью-Йорке… Что делаешь сегодня вечером? Как смотришь на то, чтобы нам с тобой распить бутылочку шампанского “Кристалл” под курочку в маринаде? А потом в кроватку… Сгораю, хочу тебя. Отзовись, как только сможешь».

Несмотря на свое скверное настроение, я не сдержала улыбки. Зед Эсзу – вот загадка всей моей жизни. Баснословно богат, связи по всему миру… Правда, ростом не вышел, и вообще он не в моем вкусе, но в постели просто бесподобен; мы с ним периодически встречались на протяжении трех последних лет. Но все прекратилось, как только у меня завязались серьезные отношения с Митчем; однако несколько недель тому назад я возобновила свои прежние контакты с Зедом: этот человек, как никто другой, мог расшевелить меня. К тому же его присутствие рядом способствовало росту моей популярности, что мне тоже было нужно. И что, конечно же, льстило моему израненному самолюбию.

Наши отношения с Зедом трудно было назвать любовью. Все что угодно, но только не любовь. Во всяком случае, с моей стороны. Но в Нью-Йорке мы с ним тусуемся в одних и тех же кругах; к тому же, и это, пожалуй, самое приятное из всего, когда мы с ним остаемся наедине, то можем поболтать и на французском. Надо сказать, Зед, так же, как и Митч, абсолютно равнодушен к тому, кто я есть, – довольно редкая вещь в наши дни, и эта его индифферентность к моей славе странным образом успокаивает меня: мне с ним комфортно.