Семь шагов к Сатане

Уолтер сидел справа от актрисы. Во время обеда я заставлял себя быть любезным с ним. Ради собственных интересов я не хотел приобретать врагов. Вначале он был скован, потом растаял. Пил он много, но, как с интересом заметил я, не столько, сколько ему хотелось бы. Совершенно очевидно, что Уолтер любил выпить. Вначале я решил, что именно ограничение, которое наложил на себя Кобхем, вызывает в нем враждебность к другим присутствующим и особенно осторожность в выражении мнений. Но потом понял, что именно выпитое вызывало в Кобхеме страсть к правде, презрение к эвфемизмам и околичностям. Он хотел неприкрашенных фактов, и никаких уклонений. Как он выразился, «никаких махинаций с формулами». В сущности это был тип пьяницы in-vino-veritas со страстью фундаменталиста. Он был забавен.

Рано или поздно, решил я, напою Уолтера до такого состояния, что он не вынесет даже тени укрытия его ясноглазой богини истины. Я с удивлением узнал, что он химик и много времени проводит в лаборатории в замке. Это объясняло его замечание насчет формул. Он весьма ясно дал понять, какой он выдающийся химик. Позже я понял, что он не преувеличивал. Поэтому я сейчас и задержался на описании Кобхема.

Обед был удивительным, с ноткой изысканности и утонченной отчаянной веселости, под которыми все время ощущалась сталь. Единственным намеком на наше странное положение был момент, когда почтенный адвокат, взглянув на меня, предложил тост «за вновь проклятого» и когда Сатана послал за шкатулкой и показал несколько великолепных драгоценных камней, подобных которым я не видел.

Он рассказал их истории. Этот изумруд, вправленный в бирюзу, служил печатью, которой Клеопатра запечатывала письма, адресованные Антонию; это бриллиантовое ожерелье – то самое, которым кардинал де Роган хотел купить расположение Марии Антуанетты и тем самым привел в движение суд, который стал одной из повивальных бабок революции и в конце концов стоил несчастной королеве головы; эта диадема сияла среди кудрей Нелл Гвинн, посаженная там Чарльзом, ее королевским любовником; это кольцо с огромными рубинами мадам Монтеспан дала отравителю Ле Вуатюру за любовный напиток, которым надеялась подогреть остывающее сердце короля-Солнце.

Наконец он подарил маленькой француженке, сидевшей справа от него, браслет с сапфирами, принадлежавший, как он сказал, Лукреции Борджиа. Я подумал, чем же она его заслужила и не было ли ироничным указанием на это упоминание о его прежней хозяйке. Если и так, это не отразилось на ее радости.

И невероятно увеличило мое уважение к власти Сатаны то, что в этом собрании не было мелодраматической секретности, никакой маскировки, никаких избитых номеров вместо имен. Его люди встречались лицом к лицу. Очевидно, сама мысль о предательстве была невозможна, а их вера в защиту Сатаны абсолютна. Я не сомневался, что все они или большинство из них были свидетелями моего подъема по ступеням и что они видели трагедию Картрайта. Но в их поведении ничего не говорило об этом.

Они пожелали Сатане доброй ночи. Я встал и ушел бы вместе со всеми, но Сатана остановил меня взглядом и кивком головы.

– Останьтесь со мной, Джеймс Киркхем, – приказал он.

И скоро мы были одни, стол убран, слуги ушли.

– Итак, – лишенные ресниц глаза глядели на меня через край большого кубка, – итак – вы проиграли!

– Не так много, как мог бы, Сатана, – улыбнулся я, – если бы я поднялся еще немного, мое падение могло бы быть таким же, как ваше – в древности – в самый ад.

– Это путешествие, – вежливо заметил он, – было весьма интересно. Но год пройдет быстро, и вы сможете снова попытаться.

– Попытаться упасть, вы хотите сказать? – рассмеялся я.

– Вы играете с Сатаной, – напомнил он мне, потом покачал головой. – Нет, вы ошибаетесь. Мои планы требуют вашего присутствия на земле. Тем не менее я хвалю ваше благоразумие при подъеме. И признаюсь – вы удивили меня.

– В таком случае я начал службу с замечательного достижения, – я встал и поклонился.

– Пусть для нас обоих ваш год будет выгоден, – сказал он. – А теперь, Джеймс Киркхем, – я требую вашей первой службы!

Я сел, ожидая дальнейшего; пульс мой слегка ускорился.

– Юнаньские нефриты, – сказал он. – Правда, что я организовал дело таким образом, чтобы они остались у вас, если вы окажетесь достаточно умны. Правда и то, что меня позабавило бы обладание этими брошами. Я вынужден был выбирать между двумя интересами. Очевидно, что в любом случае я должен был испытать полуразочарование.

– Другими словами, сэр, – серьезно сказал я, – вы заметили, что даже вам не удастся два раза съесть один и тот же пирог.

– Совершенно верно, – ответил он. – Еще один недостаток этого так неловко созданного мира. Теперь нефриты в музее; что ж, пусть остаются там. Но музей должен заплатить за мое полуразочарование. Я решил приобрести нечто принадлежащее музею и давно интересующее меня. Вы… убедите… музей отдать это мне, Джеймс Киркхем.

– А что это? – спросил я. – И каков будет метод моего… убеждения?