Семь смертей Лешего

Людишки, ничтожные, безволосые двуногие существа, которых он презирал за слабость и любил за отменный вкус, не упуская возможности при случае напасть, каким-то образом приручили аморфное создание, прикормили его. Оно польстилось на предложенную пищу, и пошло в услужение, охраняя от нападок дикого зверя, согревая жилища в стылые и промозглые ночи. Нередко, проходя вблизи их стойбища, возмужавший медведь поглядывал на огонь и укрывшихся за ним людишек. С каким бы удовольствием он оказался там, в самой гуще двуногих, раздавая лапой удары направо и налево, с каждым ударом заготавливая пищу впрок. Он бы без тени сомнения напал на людишек, если бы не огонь. Теперь он знал имя странного существа, которое охраняло людей от матерого медведя и иных, обитающих в ночи хищников, что также не прочь полакомиться человечиной.

Медведь стар и матер. Ничего не осталось в нем от безрассудного медвежонка, решившего сразиться с огнем. Зверюга возмужал, заматерел, и всегда прислушивался к внутреннему голосу, предостерегающему его об опасности. Внутренний голос твердил, что хилые двуногие собравшись вместе, и вооружившись острыми палками, могут быть опасны, и встречи с ними лучше избегать. Он прислушивался к голосу разума, и поэтому ему удавалось избегать встреч с охотниками, рыщущими по лесу в поисках добычи.

Медведь наблюдал за ними, следил за каждым их шагом, и горе охотнику, отделившемуся от группы. В племя он не возвращался и только медведь знал, где нашли последний приют его обглоданные кости. Но двуногие, которых он так ненавидел и презирал, оказались хитрее. Они обманули лесного гиганта. Пока он наблюдал за отправившимися за добычей в лес охотниками, другая группа, о существовании которой он даже не подозревал, выследила его и напала.

Невозможно описать боль, пронзившую тело после удара остро отточенной палкой, глубоко воткнутой в бок одним из охотников. Издав крик ярости и боли, зверь поднялся на задние лапы и пошел на обидчиков, чтобы переломать им кости, размозжить лапой головы. Звериный крик распорол тишину летнего дня, приводя все живое в ужас.

Крик раненного зверя привлек внимание группы, за которой следил медведь. Группа развернулась и поспешила на звук, чтобы вскоре принять участие в трагических для медведя, событиях. Он все еще был уверен в победе. И наступал на обидчиков, что трусливо пятились под его напором. Выставив вперед остро отточенные палки, не давая медвежьим лапам добраться до них, всякий раз больно жаля. От боли и бессильной ярости, зверюга совсем потерял голову. Его крохотный разум был переполнен яростью и злобой, и не было в нем иных мыслей, кроме желания убивать.

Он не видел ничего вокруг. Он не заметил, как сзади появились люди, бесшумно выскользнувшие из-за деревьев. Он даже не подозревал о том, что его смерть за спиной, ждет подходящего момента, чтобы предъявить свои права. А затем жгучая, всепоглощающая боль затмила медвежий разум, затопив его волной смертной муки, заставив поблекнуть и угаснуть. И он упал, под ноги убогих и слабых, но хитрых и коварных двуногих, сумевших одолеть владыку леса, от которого шарахались даже гигантские кошки, гроза всего живущего. Он не видел, и не слышал, как вокруг поверженного тела, людишки отплясывали ритуальный танец, благодаря небеса за удачную охоту.

Затем тело куда-то тащили согбенные под его тяжестью, существа. Они шли часа два, пока не оказались за полосой защитных костров, вблизи которых медведь нередко прогуливался голодными осенними ночами. Сейчас, днем, костры еле теплились в ожидании ночи, готовые в любой момент ожить, и вновь стать огромными и злыми, способными одолеть любого хищника. Спустя полчаса, после появления в становище людей знатного трофея, племенные костры горели в полную силу, накормленные охапками брошенных в огонь, дров. В пламени костра жарилось аппетитно шкворчащее, медвежье мясо, которого хватит племени на несколько дней. В эти дни можно будет отдохнуть от ежедневных трудов, предаваясь ничегонеделанью и обжорству, пока от груды мяса не останутся одни лишь кости, и урчащие животы вновь не погонят охотников в лес.

По традиции, отборные куски мяса доставались удачливым охотникам и вождю, в знак признания его власти. Но не только лучшее мясо доставалось вождю, вообще все самое лучшее в племени, даже если кто-то считал это своим. Вождь был вправе взять на свою медвежью шкуру любую женщину племени, и насладиться любовными утехами, не опасаясь гнева самца, делящего с нею ложе, считающего ее своей собственностью.