Семь столпов мудрости

По возвращении в Акабу домашние дела поглотили оставшиеся три дня. В основном я занимался охраной, которую формировал для личной защиты, так как слухи постепенно возвеличивали мою важность. После первого продвижения по стране от Рабега и Йенбо турки проявили интерес: затем они стали беспокоиться: и дошли до того, что приписывали англичанам руководство и движущую силу арабского восстания: так же и мы обычно льстили себе, приписывая успехи турок немецкому влиянию.

Однако турки повторяли это достаточно часто, чтобы уверовать, и начали предлагать награду в сто фунтов за британского офицера, живого или мертвого. С течением времени они не только увеличили общую сумму, но сделали специальную надбавку для меня. После захвата Акабы цена стала приличной, а после того, как мы подорвали Джемаль-пашу, они поставили нас с Али во главе списка, оценив в двадцать тысяч фунтов живыми или в десять — мертвыми.

Конечно, предложение было риторическим, еще неизвестно, было бы оно оплачено золотом или ассигнациями, если вообще было бы оплачено. Все же некоторые предосторожности казались оправданными. Я стал увеличивать число своих людей до отряда, который пополнялся людьми, стоявшими вне закона, каких я только мог найти, дерзость которых повсюду заводила их в неприятности. Мне нужны были люди, стойкие в дороге и в жизни, гордые собой и бессемейные. По счастью, трое или четверо такого рода, присоединившись ко мне в самом начале, задавали тон и стандарт.

Однажды днем я спокойно читал в палатке Маршалла в Акабе (я жил у Маршалла, врача-шотландца, все время, когда бывал в лагере), когда туда вошел, бесшумно ступая по песку, какой-то аджейль, худой, смуглый и невысокий, но одетый с величайшей пышностью. Он нес на плече седельную сумку из Газы, богатейшую из всех, что я когда-либо видел; шерстяной гобелен зеленого, алого, белого, оранжевого и голубого цвета, с кисточками по бокам, в пять рядов, а из центра по краям свисали уздечки длиной в пять футов, с геометрическим орнаментом, с кисточками и бахромой.

Уважительно приветствовав меня, молодой человек бросил сумку на мой ковер, сказав: «Твоя», — и исчез так же внезапно, как и появился. На следующий день он вернулся с верблюжьим седлом, равным по красоте, длинные медные рога на его луке были украшены изысканной гравировкой старинного Йемена. На третий день он вновь появился с пустыми руками, в бедной хлопчатобумажной рубашке, и, бросившись передо мной, сказал, что хочет поступить ко мне на службу. Он выглядел странно без своих шелковых одежд, так как его лицо, сухое и изорванное оспой, безбородое, могло принадлежать человеку любого возраста; в то же время он был сложен по-юношески изящно, и что-то в его повадках было от безрассудной молодости.

Его длинные черные волосы были тщательно заплетены в три блестящие косы у каждой щеки. Глаза были слабые, узкие, как щелки, рот чувственный, широкий, влажный, и придавал ему добродушное, наполовину циничное выражение лица. Я спросил его имя; он ответил — Абдулла, по прозвищу Эль Нахаби, то есть Вор, кличка, сказал он, была унаследована от его почтенного отца. Его собственные приключения не принесли ему выгоды. Он родился в Борейде и в юности пострадал от гражданских властей за богохульство. Когда он подрос, неудачное приключение в доме замужней женщины заставила его спешно покинуть родной город и поступить на службу к ибн Сауду, эмиру Неджда.

На этой службе, из-за пристрастия к божбе, он заработал плети и заключение. Поэтому он дезертировал в Кувейт, где снова влюбился. По освобождении он переместился в Хаиле и записался в число служителей ибн Рашида, эмира. К несчастью, там он невзлюбил своего офицера и однажды дошел до того, что ударил его на людях палкой. За это он получил сполна; и, после долгого выздоровления в тюрьме, он был снова выброшен в мир, не имея друзей.

В это время строилась Хиджазская железная дорога, и он пришел на эти работы искать счастья; но подрядчик лишил его части заработка за то, что он спал в полдень. Он в ответ лишил подрядчика головы. Вмешалось турецкое правительство, и в мединской тюрьме ему пришлось тяжко. Однако он через окно сбежал в Мекку, и, благодаря испытанной честности и мастерству в обращении с верблюдами был сделан почтальоном между Меккой и Джиддой. На этой должности он остепенился, забросил свои юношеские сумасбродства, перевез в Мекку своих отца и мать и устроил их торговать в лавке, обеспечив капитал комиссионными от купцов и грабителей.