Семь столпов мудрости

За три дня, таким образом, все могло быть приведено в порядок, и я с гордостью окидывал взглядом другие улучшения, когда вошел майор-медик и резко спросил меня, говорю ли я по-английски. Нахмурившись на мой длиннополый наряд и сандалии, он спросил: «Вы здесь дежурный?» Я скромно ухмыльнулся и ответил, что в некотором роде да, и тогда он взорвался: «Скандал, позор, расстрелять мало…» После такого разгрома я зашелся диким нервным смехом, похожим на цыплячий писк; невероятно смешно было попасть под огонь проклятий, когда я только что кичился тем, как улучшил очевидно безнадежное положение.

Майор не заходил во вчерашнюю мертвецкую, не нюхал всего этого, не видел, как мы хоронили тела на последней стадии разложения, воспоминания о которых заставляли меня просыпаться в холодном поту несколько часов спустя. Он сверкнул на меня глазами, пробормотав: «Скотина чертова!» Я снова расхохотался, он ударил меня в лицо и гордо удалился, оставив во мне больше стыда, чем злости, потому что в душе я понимал, что он прав, и каждый, кто пробился к победе восстания слабых против своих хозяев, должен выйти из этого настолько запятнанным, что потом уже ничто его не очистит. Однако все уже почти кончилось.

Когда я вернулся в гостиницу, ее осаждала толпа, и у двери стоял серый «роллс-ройс», в котором я узнал машину Алленби. Я вбежал туда и нашел его вместе с Клейтоном, Корнуоллисом и другим благородным обществом. В двух словах он одобрил мое дерзкое учреждение арабских правительств здесь и в Дераа, посреди хаоса победы. Он подтвердил назначение Али Риза Рикаби своим военным губернатором под началом Фейсала, командующего его армией, и разделил сферы полномочий арабов и Шовеля.

Он согласился принять мой госпиталь и работу железной дороги. В десять минут все трудности, сводившие нас с ума, отпали. Я смутно осознал, что тяжкие дни моей одинокой борьбы прошли. Рука одиночки выиграла в распрях мира, и я могу расслабиться рядом с уверенностью, решительностью и добротой, которые воплощал Алленби, и о которых я мечтал.

Затем нам сказали, что специальный поезд Фейсала только что прибыл из Дераа. Ему было срочно послано сообщение через Янга, и мы ждали, пока он не пришел, а волна приветствий билась в наши окна. Было символично, что два вождя впервые встретятся посреди победы; и я все еще буду выступать между ними переводчиком.

Алленби отдал мне телеграмму из Министерства иностранных дел, в которой за арабами признавался статус воюющей державы, и приказал мне перевести ее эмиру: но ни один из нас не понимал, что это означает по-английски, не говоря уже об арабском: и Фейсал, улыбаясь сквозь слезы, вызванные приветствиями его народа, отложил ее в сторону, чтобы поблагодарить главнокомандующего за доверие, оказанное ему и его движению. Они были странно непохожи: Фейсал, большеглазый, бледный и утомленный, похожий на тонко сработанный кинжал; Алленби, румяный, веселый великан, достойный представитель власти, которая обвила мир гирляндой юмора и силы.

Когда Фейсал ушел, я обратился к Алленби с последней (а также, я думаю, и первой) личной просьбой — отпустить меня. Некоторое время он не хотел этого; но я убеждал, напоминая ему об обещании, данном год назад, и указывая, насколько проще пойдут новые порядки, если прекратится мое давление на народ. Наконец он согласился; и вдруг сразу же я почувствовал, как мне этого жаль.

Эпилог

Дамаск не казался ножнами для моего меча, когда я высадился в Аравии; но его взятие раскрыло, что мои главные побуждения к действию были истощены. Самым сильным мотивом все это время был личный, не упомянутый здесь, но стоявший передо мной, наверное, каждый час, все эти два года. Текущие мучения и радости могли выступать, как башни, на фоне моих будней, но, прозрачный, как воздух, этот скрытый мотив менялся, превратившись в стойкий элемент жизни, почти до конца. Он отмер, прежде чем мы достигли Дамаска.

Следующим по силе было пугническое[131] желание выиграть войну, соединенное с пониманием того, что без помощи арабов Англия не сможет оплатить цену завоевания турецкого сектора. Когда Дамаск пал, война на Востоке — вероятно, вся война — подошла к концу.