Семь светочей архитектуры. Камни Венеции. Лекции об искусстве. Прогулки по Флоренции

IV. И дня не проходит без того, чтобы мы не слышали, как наших английских архитекторов призывают быть оригинальными и выдумать новый стиль – призывать к этому почти столь же разумно и необходимо, как просить человека, который всю жизнь ходит в лохмотьях, не спасающих его от холода, выдумать новый фасон пальто. Дайте сначала ему само пальто, а уж потом пусть он думает о его покрое. Нам не нужен новый стиль в архитектуре. Кому нужен новый

стиль в живописи или скульптуре? Но нам нужен

какой-нибудь

стиль. Если у нас есть свод законов, то совершенно неважно, хороши ли эти законы, старые они или новые, чужие или свои, римские или саксонские, норманнские или английские. Но чрезвычайно важно, чтобы у нас был свод законов любого рода и эти законы были приняты и обязательны от края до края нашего острова, а не то чтобы в Йорке руководствовались одним законом, а в Эксетере – другим. И точно так же не важно, старая или новая у нас архитектура, но крайне важно, есть ли у нас архитектура в истинном смысле этого слова или нет; то есть архитектура, чьи законы могут преподаваться в наших школах от Корнуолла до Нортумберленда, как мы преподаем английское правописание и английскую грамматику, а не та архитектура, которую надо выдумывать заново всякий раз, как мы строим очередной работный дом или церковно-приходскую школу. Мне кажется, для большинства архитекторов нашего времени характерно поразительное непонимание самой природы и смысла Оригинальности и всего, из чего она состоит. Оригинальность в речи не зависит от изобретения новых слов, а оригинальность в поэзии – от изобретения новых стихотворных размеров, так же как в живописи она не зависит от изобретения новых цветов или новых способов их использования. Музыкальные аккорды, сочетания цветов, основные принципы распределения масс в скульптуре давно определены, и, по всей вероятности, в них ничего нельзя добавить или изменить. А если и можно, то такие добавления и изменения скорее дело времени и множества людей, чем отдельных выдумщиков. У нас может быть один ван Эйк, который известен тем, что ввел новый стиль один раз за десять веков, но сам он увидел бы в своем нововведении случайность, а использование этого нововведения всецело зависело от общераспространенных потребностей или инстинктов того времени. Оригинальность – это нечто совсем иное. Талантливый художник возьмет любой стиль, существующий в обращении, стиль своего времени, и будет работать в этом стиле, и станет великим в нем, и все, что он создаст в этом стиле, будет так свежо, словно каждая мысль только что сошла с небес. Я не говорю, что этот художник не позволит себе вольностей с материалом или отступлений от правил; я не говорю, что эти вольности и фантазии не могут порой показаться странными. Но они будут целесообразны, естественны и ненадуманны, хотя иногда и удивительны; он не будет специально добиваться их как качеств, неотъемлемых от его собственного достоинства или независимости; и вольности эти будут подобны тем вольностям, которые великий оратор позволяет себе в языке, не пренебрегая его правилами ради внешнего эффекта, – неизбежные, непреднамеренные, блестящие следствия стремления выразить то, что язык не смог бы выразить без подобного нарушения. Бывают времена, когда, как я уже говорил, жизнь искусства проявляется в изменениях и отказе от старых ограничений – как это бывает в жизни насекомого; и есть много интересного в состоянии искусства, как и насекомого, в этот период, когда в силу его естественного развития и органических особенностей такие изменения вот-вот произойдут. И как беспокойная глупая гусеница, вместо того чтобы довольствоваться привычной жизнью гусеницы и питаться пищей гусеницы, стремится превратиться в куколку, и как несчастная куколка лежит ночью без сна и беспокойно свертывается в кокон, стремясь поскорее превратиться в бабочку, – так и искусство в определенные периоды, вместо того чтобы питаться и довольствоваться традициями, которых доныне ему было достаточно для существования и ориентировки, беспокоится и прилагает все усилия, чтобы вырваться из естественных ограничений своего привычного состояния и перейти в иное качество. И только высшим существам дано предвидеть и отчасти осознавать изменения, которые им предопределены, готовясь к ним заранее; и если, как это обычно бывает с предопределенными изменениями, они являются переходом в более высокое состояние, даже желая их и уповая на них, каждое существо, изменчивое или нет, остается на некоторое время удовлетворенным условиями своего существования, стараясь только приблизить начало желаемых изменений наилучшим исполнением обязанностей, для которых его нынешнее состояние и предназначается.