Семь-три. Оператор

— Да нет. Мне в лесу легко, словно домой вернулся. И там я ничего никому не доказываю. Просто живу. Когда приходит пора возвращаться в город, голова становится чистой, ясной. Даже думается после леса совершенно по-другому. Мыслишь не словами, а образами.

— И откуда в тебе это?

— Мои родители раньше на Севере жили, за Полярным кругом. Отец мой там в свое время служил, а мать за ним поехала. Так вот, там кругом такая природа — закачаешься! С одной стороны глянешь — сопки холодные, да безжизненные. А как весна и лето придут, там такое творится! Ягоды эти сопки ковром укрывают, грибы растут — хоть косой коси. Зверье носится непуганое. Так что можно сказать, что я фактически в лесу и рос. Поэтому когда мы в Москву вернулись, мне здесь сначала нелегко пришлось. Каждые выходные из дома сбегал. Прыгал в первую попавшуюся электричку, и до леса. Родители сначала ругались. Потом отстали. Я уж взрослый парень был, хоть и четырнадцать лет всего, а по виду все восемнадцать можно было дать. Потом тоска по лесной вольнице потише стала, не такой острой. Но я уже твердо знал, что она у меня никогда не пройдет. Это откуда-то изнутри идет, понимаешь?

— Не знаю. Мне нравится природа, но я никогда не рассматривала ее под таким углом зрения, как ты. Я не могу отдаваться ей полностью. Я люблю слушать, как шуршат под ногами опавшие листья, люблю смотреть на закат. Но это все, как бы сказать, явления кратковременного порядка. Я — городской человек. Мне нравится моя квартира, нравится то, что люди обычно ассоциируют с понятием «комфорт». Даже не знаю, смогла бы я провести в лесу хоть одну ночь, или нет.

— Если хочешь, мы с тобой это как-нибудь устроим. Только ближе к лету. А то, если я тебя сейчас в лес вытащу, боюсь, тебе там совершенно не понравится. Холод, сырость, ни ягод, ни грибов. Начинать ходить туда лучше в теплое время года. А там кто знает — может быть и втянешься.

— А мольберт можно будет с собою взять?

— Конечно, о чем разговор! Выберешь себе полянку по душе, и рисуй, пока кисточка из рук не выпадет.

— Знаешь, мне сейчас так спокойно. На душе умиротворение глобального масштаба. Я, честно говоря, до сих пор до конца не верю, что мне все это не снится. Я сама себя не узнаю. Веселье какое-то бесшабашное изнутри рвется, хочется безумств. Понимаешь, я, получается, нарушила собственные запреты, а теперь хочу испытать решительно все, чего я себе раньше запрещала. Или не хотела пробовать. Меня несет, как телегу по кочкам. Не знаю, что испытывают наркоманы, когда своих колес наглотаются, но чувствую себя, наверное, точь-в-точь как они. Крыши нету, правил нету, куда идти дальше — неизвестно. И вроде бы как изнутри мое разумное «я» пытается меня убедить, что я поступаю неправильно. А мне впервые в жизни начхать на собственную разумность. Наверное, я схожу с ума.

— Как ни печально, но это пройдет. И спешу тебя заверить, подобный период бывает в жизни у каждого. Мы все со временем преодолеваем какие-то внутренние запреты или границы, неважно кем установленные — нами или нашими родителями, перешагиваем через них, привыкаем к новым ощущениям, и идем дальше.

— А почему ты сказал «как ни печально»?

— Потому что в это время можно отрываться по полной программе. Писать стихи, создавать модели межгалактических кораблей, заниматься спортом, — да чем угодно! Каждый удачный опыт — это словно твой личный катализатор. А как именно он на тебе отразится — это вопрос. Вот ты, мне кажется, наверное, нарисуешь какую-нибудь шикарную картину, настоящий шедевр, который когда-нибудь будет висеть в Пушкинском музее и радовать посетителей. Или сошьешь сногсшибательное платье эпохи очередного Людовика.

— Скажешь тоже! Честно говоря, мне почему-то наоборот, ничего сейчас делать не хочется. Напала лень вселенская. И не страшно ничего. Даже на Фредди наплевать с высокой колокольни.

— Ну, вот тут я бы как раз посоветовал вам с Ленкой не расслабляться. Еще не ясно, что это за тип, и что у него варится в голове. Бдительность терять, увы, еще рано. Кстати, надо пойти ребятам звякнуть, вдруг кто из них чего-нибудь интересного раскопал, пока мы тут с тобой прохлаждались.

— Тоже дело.

Иван поговорил по телефону не больше пяти минут и вернулся обратно с крайне живописным выражением лица. Выяснилось, что ни вчера, ни сегодня никто на оперативный простор не выезжал и на помехи не охотился. Бегемот был занят на работе, а Ликвидатор, судя по всему, всерьез увлекся двести сорок восьмой. По крайней мере, все указывало именно на это.

— Безалаберные типы, черт нас побери! Вот положись после этого на друзей! Сам пролодырничал, так никто ведь даже и не подумал разумную инициативу проявить. Все, объявляю сегодня последним днем лентяя, а с завтрашнего дня всерьез начинаем заниматься разработкой Фредди. Кстати, если ты не забыла, ты мне так и не дала послушать пленочку с его голосом.

— Так какие проблемы? На, держи. Только гибло все это. Чую, что ничем нам пленка не поможет.

— Но что-то же делать надо! А вдруг он еще какую-нибудь твою коллегу подстережет так, как он тебя подловил?