Семь троп Питера Куинса

— А вы нет? Не проводили ли вы сотни часов в мечтах о другой жизни? Не видели ли вы себя в компании милых девушек и обожающих вас молодых людей?

— Нет, нет!

— Вы не искренни. Конечно же мечтали. Всякий раз, когда вы смотрите в зеркало, оно вам говорит, что ваше место среди таких же молодых, как вы.

— Я ухожу, — заявила Мэри Портер, поднимаясь с кресла.

— Подождите! Я еще не кончил.

— Не хочу слушать.

— Должны. Я утверждаю, что каждый Божий день вы видите себя в обществе веселых сверстников. И куда бы вы ни унеслись в мечтах, там вы чувствуете себя счастливее, чем в Каса-Монтерей. Разве это не правда?

— Дайте мне пройти, мистер Куинс!

— Не дам, пока не выслушаете меня. Я утверждаю, что если в мечтах вы счастливее, чем в этом доме, то есть еще большее счастье, чем мечты. Мечты ничто! Вы видите золото только в воображении. А я могу дать вам его целыми пригоршнями.

— Вы?

— Выпустив вас на свободу!

— Не смейте!

— Это трусость — отворачиваться от искушения. Будьте смелее!

— Пропустите меня… умоляю, дайте уйти!

— Не отойду ни на шаг.

Питер взял ее руки в свои. Удержать их больших усилий не требовалось. Она вся дрожала, так что с ней справился бы и ребенок. Успокаивая ее, он поднял руку.

— Вы же здесь погибаете, — мягко укорял девушку Питер. — Растрачиваете в этой золотой клетке самое безмятежное, самое счастливое время жизни. Это хуже смерти. Позвольте мне высказать голую правду. Если бы вы были не здесь, а среди людей, сотни мужчин каждый день расправляли бы плечи и клялись, что им явилось небесное видение!

— О-о, если вы заговорили в таких выражениях, что мне остается делать?

— Открыть уши и сердце и выслушать истину.

— Если я буду слушать вас, то ни на минуту не стану счастлива снова!

— Значит, признаете…

— Ничего не признаю!

— Я чувствую, как бешено бьется ваш пульс. Он дает мне знать, что вы мне поверили; что я сломал стену самообмана; что вы поняли, как невыносима жизнь в тюрьме, и что я показал вам открытое голубое небо.

— О-о, — вдруг простонала она. — Боже, помоги мне… и бедному дяде Фелипе!

Питер выпустил ее руки, и девушка снова опустилась в кресло и бессильно оперлась головой на руку. Им владело ощущение, будто он жестоко ударил ее. В своем стремлении сохранить остатки гордости и высокомерия она была прекрасна, но теперь, поверженную, он обожал ее всем сердцем. Питер упал на колени, ощутив исходивший от волос слабый аромат духов.

— Мэри, — произнес он, — если я и причинил боль, то только потому, что хотел вам счастья, какого вы еще не испытали. Я не смею мечтать о вас. Все, что я хочу, так это иметь возможность быть вам полезным — увести вас из этих стен и вывести в настоящий большой сад, и тогда целый мир увидит, что вы в этом саду самая чистая и благоухающая роза.

— Помолчите, — попросила она. — Я пыталась вас ненавидеть, но теперь вы вынуждаете меня простить вас, Питер Куинс.

Он молча ждал, восхищенно глядя на ее склоненную головку, и сердце его наполнялось любовью и печалью.

Наконец она заговорила:

— Одна просьба, Питер.

— Слушаю, — ответил он, чувствуя, что допущен к сердцу.

— Обещай не судить строго дядю Фелипе. Он всего лишь бережет меня от этого ужасного злодея — Тигра!

— И посему Тигр должен умереть. Раньше я не понимал, но теперь, кажется, разобрался. Тигр должен умереть… хотя бы потому, чтобы ты могла уехать со мной. Обещаешь мне, Мэри?

— Тише! — прошептала она, и он понял, что зашел слишком далеко.

Питер встал, поставил ее на ноги, и они стали прогуливаться в лунном свете по крыше. Внезапно она остановилась и сжала его руку:

— А если дядя Фелипе видел, как мы разговариваем?

— И что?

— Страшно даже подумать!

— Тогда давай не думать.

Как раз в этот момент на крышу вышел дон Фелипе, беспечно насвистывая как бы в насмешку над только что разыгравшейся здесь трагедией. Подошел к ним и заговорил о каких-то пустяках.

— Полагаю, за эти десять минут вы много чего узнали друг о друге?

Если бы даже Фелипе Монтерей был самым набитым из дураков, то и тогда не мог бы ничего не заметить. Он резко повернулся в сторону Питера Куинса, и тот от души порадовался, что луна только что зашла за облако.

Глава 26 МУЖЕСТВЕННЫЙ ТРУС

Оставив испанский, Тигр перешел на английский, на каком говорят тысячи людей между Скалистыми горами и Сьерра-Невадой.

— Значит, так, Эвери, — начал он, — у нас с тобой последний деловой разговор. Понял? — Мартин Эвери долго не мог унять дрожавшие губы, прежде чем выдавить из себя, что он к допросу готов. И все это время он как зачарованный не сводил глаз со своего мучителя. Бандит поставил его перед чем-то вроде высокой скамьи, служившей в хижине столом, и, вытянув под ней свои громадные ноги, плеснул в кружку из стоявшей на столе бутылки изрядную порцию виски и протянул пленнику. — Глотни для храбрости, Эвери, — приказал он. — Может, скоро понадобится, не берусь предсказывать. На всякий случай собери все силы.

Мартин Эвери затряс головой.

— Не пью эту дрянь, — заявил он.

— Никак трезвенник? — ухмыльнулся разбойник.

— Да.