Семь трудных лет

У меня бывали трудные, даже очень трудные периоды. Март 1968 года мог меня совершенно вывести из равновесия. Ведь перед выездом из Польши я был студентом Варшавского университета и теперь чувствовал себя эмоционально связанным с обитателями студенческих общежитий на улице Кицкого, где провел столько лет. Я хорошо помнил о студенческой солидарности, которая позволяла мне неделями жить, не имея ни гроша. И вот я дождался дней, когда эти люди, выручавшие меня прежде, сами попали в беду. Я не знал, как в действительности развивались мартовские события в Варшаве, и был вынужден черпать информацию из западногерманской прессы, а та рисовала мрачную картину. Газеты писали о сотнях раненых и тысячах арестованных. Я пытался спокойно проанализировать эти сообщения, отбросить обычные вымыслы западных журналистов, в погоне за сенсациями терявших чувство меры, но все же в эти дни я испытывал потрясение. Временами эмоции брали верх над разумом. В моем сознании как бы столкнулись два человека: недавний студент, которым я себя все еще чувствовал, и сотрудник МВД, ответственный в какой-то степени за то, что происходило в Варшаве. Генрик хорошо меня знал и догадывался о моем настроении. Он прислал офицера, который подробно рассказал мне о ходе событий и дал их общую оценку. Я до сих пор благодарен Генрику за эту заботу. Мне стало легче, и работа пошла лучше.

Офицера, приехавшего ко мне после моего сообщения, в котором я выражал свое беспокойство, вызванное волной «новых эмигрантов», и которое, как я понимаю теперь, было написано в чрезмерно тревожном тоне, я раньше не знал. Оказалось, однако, что ему отлично знакомо содержание переснятых мною и отправленных в Центр рапортов, которые в последнее время беспрерывно поступали в группу Заморского от корреспондентов, вьющихся вокруг эмигрантов в Стокгольме, Вене, Париже и Лондоне.

Читая их, я пытался понять, что в них может быть правдой, а что — ложью, но мне обычно не хватало необходимых для такого анализа данных. Мой собеседник был в значительно лучшем положении, ему было известно как содержание рапортов, так и действительное положение в стране, он мог сопоставлять эти данные. Он помнил содержание рапортов и, цитируя их, рассказал мне, сколько в них было лжи, придуманной только для того, чтобы повысить цену «товара» в CIA и «Свободной Европе».

— Если бы эти рапорты содержали в себе только правду или только ложь, — сказал он, — они могли бы представлять опасность для нас. Но если американская разведка и ее союзники получат такую смесь, то им придется либо прибегнуть к услугам целой армии гномов, чтобы выбрать зернышки правды из мешков золы, либо выбросить все вместе на помойку. Они засорят сита, через которые просеивается информация, а их компьютеры захлебнутся, перерабатывая никому не нужные данные…

— Но ведь правдивые данные в информации будут повторяться, — попытался было возразить я, но тотчас же был призван к порядку:

— Об этом уж предоставьте позаботиться другим. Ваша задача заключается в том, чтобы мы как можно больше знали, что им передают разные Корнецкие. Об остальном думают другие.

Я не буду рассказывать о всех наших разговорах, потому что продолжались они долго: по нескольку часов на протяжении трех дней. Тогда я узнал многое, а самое главное — мой собеседник заверил меня в том, что, вопреки моим опасениям, никто из «новой эмиграции» не может знать о том задании, которое я выполняю в «Свободной Европе». Он сообщил мне также, кто в ближайшие месяцы еще выедет из Польши. Он привел характеристики нескольких десятков лиц, высказал предположения о сведениях, которыми они располагают, и о том, чего можно от них ожидать.

Данные им характеристики оказались абсолютно точными, и поведение многих вновь приезжающих лиц уже не было неожиданным. Достаточно мне было взглянуть на фамилии в рапортах, и я уже заранее знал, о чем будет говорить обиженный на Польшу эмигрант из новой волны. Некоторых я потом наблюдал лично в здании радиостанции.

В 1969 году Польша готовилась к выборам в Сейм, назначенным на 1 июня. Всегда, когда в Польше предстояли сколько-нибудь серьезные политические мероприятия, Новак созывал программную конференцию для определения направлений и методов деятельности станции на этот период. Так было и в тот раз. Конференция продолжалась с 30 апреля по 2 мая. В ней приняли участие все сотрудники польской секции, а также приглашенные гости.