Семь трудных лет

Войтеля, любит лечиться. Однажды он принес медицинскую справку, что ему необходимо много гулять. Боссы «Свободной Европы», всем на удивление, признали справку действительной, и Кшижановский ежедневно, заискивающе улыбнувшись коллегам по комнате, направлялся на прогулку. Возвращался он часа через два, иногда вовсе не возвращался. Заморский, известный своей привычкой устраивать подчиненным скандал из-за пятиминутного опоздания, не видел, однако, в этом ничего предосудительного.

Кшижановского я остерегался, так как он постоянно доносил на всех. Иногда он провоцировал. Однажды он поймал меня в коридоре и заявил:

— Наша радиостанция обзывает Гомулку Держимордой, а сами мы имеем Новака. Если бы такому Новаку дать в руки власть, то у многих полетели бы головы. Если бы Новак родился в США, то наверняка стал бы предводителем шайки гангстеров. Он никогда не испытывает угрызения совести, если речь идет о власти, деньгах и женщинах…

В другой раз Кшижановский даже критиковал Заморского:

— Вы вчера были свидетелем, какой несерьезный человек Заморский. Каждый из нас знает, что мы имеем своих людей в Польше, но разве об этом можно говорить вслух, даже в нашей комнате? Такие дела делаются, но об этом не говорят. Я прав, пан Анджей?

Слишком часто я видел, как Кшижановский с любой мелочью бегал к шефу, чтобы хоть одно слово сказать ему о Заморском.

Заморский поддерживал дружеские отношения с Кшижановским. Но, когда в игру вступила Уршула Ясиньчук, эта дружба не выдержала испытания. Как-то Кшижановский, который на службе держался как у себя дома, ответил секретарше несколько резко. Уже час спустя Войтеля сидел в кабинете Заморского, вызванный тоном, в котором чувствовалось приближение грозы. Хотя дверь кабинета Заморского была закрыта, хорошо слышны были крики шефа. Кричал только Заморский, и это продолжалось довольно долго.

Когда Кшижановский вышел, он был бледен и сильно взволнован. Немного посидев у себя в комнате, все еще взволнованный, он пошел и низко склонился перед пани Ясиньчук.

— Пани Уршула, прошу извинить меня, — сказал он упавшим голосом. — Я вспылил, хотя для такого бестактного поведения у меня не было никаких оснований. Прошу вас меня простить и прошу извинения у всех здесь присутствующих за то, что им пришлось быть свидетелями неприятного инцидента, вызванного мною…

В этот день Кшижановский уже не пошел на свою оздоровительную прогулку, предписанную врачом.

Заморский значительно чаще унижал своего первого заместителя Александра Дыгнаса, который зарекомендовал себя в «Свободной Европе» одним из самых порядочных людей. Все говорили, что он не любит и не хочет никому делать пакостей. Это человек образованный, культурный и очень спокойный. Его седина вызывала уважение.

Иногда кто-нибудь обвинял его в приспособленчестве, поскольку Дыгнас никогда не высказывался в защиту кого-либо, даже когда был глубоко убежден, что этому человеку причиняется зло. Думаю, он сознательно не создавал конфликтных ситуаций. Ему было необходимо дать образование двум детям и дождаться пенсии, до которой не хватало всего нескольких лет.

В отделе исследований и анализа он имел ранг старшего эксперта. Занимался материалами, касающимися религии в Польше, отношений между церковью и государством, ПНР — Ватиканом и т. д.

Заморский его не любил, совсем не боялся, хотел от него отделаться, и трудно сказать, почему ему это не удалось.

Когда Заморский возвращался из какой-нибудь, даже короткой, поездки, постоянно разыгрывалась дикая сцена. Он бегал из комнаты в комнату и кричал:

— Достаточно того, чтобы два дня меня замещал Дыгнас, и уже ничего нельзя найти! Что за человек! Какой растяпа!

Повседневный репертуар Заморского был более скупым. Он набрасывался на Дыгнаса при сотрудниках в одной из комнат и вопил:

— Здесь нужно думать, а у тебя пустота в голове!

Подсовывая ему под нос какое-то письмо, какой-то материал, который Дыгнас большей частью видел впервые в жизни, он отчитывал его за то, что тот плохо выполнил порученное дело.

Уршула Ясиньчук неутомимо помогала шефу унижать Александра Дыгнаса. Время от времени она распускала слух, что пан Дыгнас опять потерял карточку из секретной картотеки. Однако не кричала, а иронически сочувствовала ему.

— Бедный этот пан Александр, — говорила она язвительно, — такой наивный и рассеянный, как малое дитя…

Дыгнас улыбался смущенно и молчал. Его реакция в этом отношении была очень красноречивой.