Семь трудных лет

После установления первых контактов в университетской среде (об этом я еще напишу) я взвесил все выгоды, которые дало бы мне поступление в университет, и пришел к выводу, что стоит попробовать. Я подумывал об аспирантуре на факультете славистики как наиболее подходящем в моих условиях направлении. При случае я сказал об этом Новаку. Он не возражал. Позже, когда я уже учился, он справлялся о моих успехах и даже подбадривал меня. Последний раз это произошло на его именинах в 1971 году. У директора собралась большая компания сотрудников польской секции. Было немного алкогольных напитков, малюсеньких бутербродов, больше соленых палочек и минеральной воды. Гвоздем приема был «хворост», собственноручно приготовленный женой Новака, что дало всем льстецам идеальный повод делать ей комплименты. Около пани Новаковой толпилось больше народа, чем около самого именинника. К нему же по очереди подходили с поздравлениями участники именинного приема. Наблюдая со стороны эти сценки, можно было безошибочно определить, кто на каком счету у Новака, От одних он отделывался короткой благодарностью с положенной в этих случаях дежурной улыбкой, других ласково расспрашивал, но без желания продолжить разговор. Были, наконец, и такие, которых он удостаивал короткой беседой. В числе последних оказался и я. Когда я пробормотал свои поздравления и хотел отойти, директор взял меня за локоть и заговорил:

— А как учеба, пан Анджей?

— Сдал один экзамен, готовлюсь к следующему, — ответил я, думая, что тем все и кончится.

Но Новак меня не отпускал. Он задал еще несколько вопросов, интересовался, всегда ли я могу достать нужную литературу, выражая готовность оказать мне помощь. В конце, продолжая держать меня за локоть, что у него было признаком особой благосклонности, он подвел меня к группе гостей, в которой был и Заморский, и сказал:

— Полагаю, что все должны брать пример с нашего пана Анджея. Он попусту время не тратит… — И начал перечислять мои успехи в университете, повторяя то, что минуту назад я ему рассказал.

Иначе обстояло дело с Заморским. Когда я сказал ему о желании учиться, он насторожился и уже хотел было сказать «нет», но я опередил его и применил испытанный метод — начал апеллировать к его жизненному опыту и мудрости. Я заявил ему, что, будучи еще молодым человеком, я просто хотел бы получить его совет, как мне поступить. Пан Казимеж сразу же смягчился. После некоторых вопросов об условиях приема я услыхал то, что ждал:

— Сколько раз в неделю вы будете заниматься?

— Трудно точно сказать, — ответил я, — но обязательные занятия займут не более шести-семи часов в неделю. И не все в рабочее время.

— Это значит, что я должен буду вас освобождать?

— Я все отработаю в неслужебное время, — обязался я.

Заморский ждал такого заявления.

— Хорошо, вы напишете рапорт американцам. Я вас поддержу, — сказал он в заключение беседы.

Действительно ли он поддержал меня, этого я не узнавал. В то же время мне было известно, что боссы «Свободной Европы» одобряли учебу всех молодых сотрудников. Они это делали отнюдь не потому, что проявляли заботу о людях. Просто шефы ЦРУ, оценивая работу радиостанции, примерно с 1964 года начали обращать внимание на низкий профессиональный уровень кадров «Свободной Европы», что затрудняло выполнение задач, поставленных перед мюнхенской организацией.

Я получил согласие на учебу и (в соответствии с желанием шефа!) отрабатывал в неслужебное время часы, проведенные на лекциях, семинарах и экзаменах. Мог бы значительно уменьшить количество этих часов. Кое-кто рекомендовал мне обратиться по этому вопросу к Фишеру или Брауну. Но по понятным причинам я был заинтересован в соблюдении распоряжения Заморского, поэтому я уклончиво объяснял, что как-нибудь справлюсь. Мне поверили и уже не возвращались к этому вопросу.

Поступить в университет я решил не только для того, чтобы получить дополнительные возможности выполнения заданий, данных мне в Центре. Из оперативных соображений мне было необходимо вырваться из замкнутого мирка «Свободной Европы». Осуществление контактов с Центром требовало убедительно обоснованной свободы передвижения, а занятия в университете давали гарантию такой свободы, были важным элементом разработанной для меня «легенды».

Кроме этих главных причин были и другие, чисто личного характера: я хотел сменить обстановку, встретиться с людьми, чье поведение и образ мыслей не были обусловлены принадлежностью к «Свободной Европе». Мюнхенский университет давал мне такую возможность.

Я уже знал, что думают рядовые немцы об иностранцах, работающих в «Свободной Европе». У меня была хорошая знакомая — студентка юридического факультета. Однажды в воскресенье она пригласила меня на обед к своим родителям. За десертом ее отец — юрисконсульт и сторонник Штрауса — спросил меня, сколько я зарабатываю. Я назвал сумму, включающую и добавку на квартиру. Названная цифра произвела на него большое впечатление.

— Где вы работаете? — поинтересовался он.