Семь цветов страсти

Мне пришлось поломать голову над тем, кому же оставить свою парижскую квартиру. Вот что значит не иметь наследников: приходится думать о благотворительности, воображая неожиданную радость осчастливленного лица и его горячие благодарные слезы. Таковым лицом легче всего представал в моем воображении Чак — уж он-то не даст соскучиться этим апартаментам и особенно голубой спальне. В конце концов, я сильно провинилась перед ним, а требование (высказанное в посмертном письме) — принимать на моей кровати лишь дам с голубыми глазами не будет уж слишком обременительным. Не стану же я, в самом деле, рассчитывать, что Чакки посвятит свою интимную жизнь «мемориальным свиданиям», воображая при каждом новом сражении, что имеет дело со мной.

А Лолла получит картины деда. Только вряд ли это сможет порадовать старушку или облегчит ее горе. Она и впрямь любит меня. По крайней мере у женщины, преданной дому Алленов, не будет нищенской старости.

…Чем дальше я развивала зародившуюся на московском кладбище идею, тем больше она меня увлекала, незаметно скатываясь от трагедии к фарсу. Смешно, в самом деле, собственными руками готовить себе смертное ложе — слишком красиво и попахивает бутафорией. Жизнь Дикси Девизо должна кончиться 30 сентября — в день рождения Микки.

Я нашла в себе силы навести последний порядок в доме, выкинув в контейнер для помощи бесконечным беженцам кучу личных вещей — белья, платьев, парфюмерии. Сколько же лишнего барахла разводится вокруг нас в этом мире!.. Странно, но я проделываю эту операцию уже второй раз. Правда, дары нищим от хозяйки поместья намного щедрее, и за квартиру, которую вскоре опечатает в компании любопытных понятых полицейский инспектор, мне не стыдно — печальный покой, чистота и письмо со шкатулочкой для Рут Валдис: хорошенькие вещицы, которые она так любит: бирюза, резные тибетские деревяшки, флорентийские кораллы и даже памятная клешня краба на замусоленном ремешке.

Перед тем как закрыть за собой дверь, в плаще и с дорожной сумкой на плече, я вернулась к молчаливому телефону. Код Москвы и номер Артемьева набрался сам собой, но трубку никто не взял. Никто не ринулся на частые, призывные гудки, захлебывающиеся, как мольба о помощи… В Москве три часа дня — значит, все разошлись по своим делам. Я представила стоящий в коридоре на полке старомодный зеленый аппарат, старательно призывающий отсутствующих хозяев.

И еще один завершающий штрих — код Рима, вялый голос Сола, тут же снявшего трубку:

— Спасибо, что не забываешь. Слышал, скоро свадьба? Мои поздравления. Алан — стоящий парень.

— Как твоя поясница, Сол?

— Хандрю, валяюсь. Каждый день принимаю толстенную сестру милосердия, сажающую пчел на мою задницу.

— Надеюсь, ты фиксируешь процесс излечения на кинопленке?

— Увы. О работе забыл. Даже свадьбу твою не удастся снять. Веселись, крошка, под другими объективами… Когда намечено торжество?

— Я тебе сообщу. Выздоравливай, старикан. Через месяц мое сотрудничество с «фирмой» заканчивается, а жаль. Так хотелось получить семейную хронику, снятую профессионалами.

С легкой печалью я опустила трубку — жуткая «фирма», совсем недавно наводившая на меня брезгливый ужас, отправилась на свалку вместе с ненужным тряпичным хламом.

Сол прозевал мою встречу с «кузеном» в замке, не ведал о визите в Москву и не мог знать, что слышал мой голос в последний раз… Интересно, расскажи я о запланированном «полете», покинул бы обессиленный Соломон свою кровать, чтобы лично запечатлеть дорогостоящий трюк? Или прислал бы коллег? Неплохо, если бы под башней дежурила целая съемочная бригада: «коронная роль Дикси Девизо». Значит, все-таки роль — демонстрация, тщательно спланированная акция — месть? Или последнее сопротивление униженной души, не смирившейся с непонятостью?

…Прощай, лживый, нелепый Микки, прощай, «мадемуазель Д.Д.», не успевшая стать разумной и сильной, гуд бай, симпатяга Ал, славный Чакки и старина Сол, которому я завещаю тетрадку с крокусами. Что бы ни случилось со мной в раю или аду, моя рука не коснется этих страниц… Откровений и ошибок больше не будет. А будет — где-то, когда-то обязательно будет вот что.

На серебристой от лунного света башне зазвучит одинокая струна — медленно, призывно, настойчиво. Скрипка Майкла лишь нащупает эту мелодию, всеми любимую и всех соединяющую. Звуки окрепнут, их подхватит незримый оркестр, вспыхнут, ослепляя ночь, софиты. И тогда из темноты в блеск, в праздник, в радость всепонимания и всепрощения выйдут все, кто сыграл свою роль в нашем «фильме», — Эрик и Вилли, Рудольф и Клавдия, Скофилд и Сесиль… Все-все — маленькие и большие, плохие и хорошие. Мы возьмемся за руки и закружимся, смеясь сквозь счастливые слезы… Ведь ничего другого не может быть. И никто уже не сомневается, что именно этот финал завещал нам всем Федерико Феллини. Великий Мастер в своем бессмертном Пророчестве, которое, чтобы не вспугнуть воинственной красотой застенчиво-робкую истину, назвал совсем просто — «8 с 1/2».

3