Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

Постепенно я освоился со своим чувством, мало-помалу оно становилось для меня привычным. И все-таки меня как громом поразило, когда однажды Стася, захлебываясь от смеха, стала бороться со мной. Ее брат, инженер Рацек, был в шахте, мать с Владкой стирали белье, и мы остались наедине. Итак, она вздумала бороться со мной, а я с удивлением осязал руками ее тело, которое так дурманяще пахло чабрецом. В пылу борьбы я повалил ее навзничь на оттоманку. Она забавно пискнула и вдруг обхватила меня обеими руками за шею и притянула к себе. Тут меня злой дух попутал, кровь ударила в голову, и я почувствовал, как меня обступает сладостный туман. Дьявол окончательно завладел мною. Мир закружился, словно пестрая карусель. Со мной творились чудеса. Я целовал ее неслыханно грешным манером, как и она меня. А когда я останавливался, чтобы перевести дух, побледневшая Стася, закрыв глаза, шептала:

— Еще! Еще!..

И я опять ее целовал.

Вдруг она рывком расстегнула кофточку и, тяжело дыша, прошептала:

— Целуй!..

И я целовал. Я совсем потерял голову, хотя сознавал, что совершаю великий грех и бог мне его не простит в день страшного суда, и в эту минуту черти в аду радуются и уже волокут котел с кипящей смолой, в которой будут жарить мою грешную душу!..

Я все готов был отдать за ее поцелуи… Что было потом?..

К чему, однако, вспоминать?

Я потерял голову, я опьянел и целиком подчинялся ее любовной страсти…

К чему, однако, вспоминать?..

А потом, когда мы сидели на оттоманке — она едва переводя дух, со слегка затуманенными глазами, а я смущенный и потрясенный происшедшим, — мне стало почему-то страшно.

— Стася!.. — тихо позвал я.

— Чего тебе?

— А если у тебя теперь будет ребенок? — спросил я, потому что в своем воображении уже видел, как Стася бежит к Черному пруду топиться.

— Дурачок! — сказала она и хихикнула. Смех ее, мне показалось, был неискренний. Она меня вытолкнула из комнаты. Когда я был уже за дверью, она шепнула: — Никому ничего не говори! И приходи послезавтра! Я буду одна…

Я пришел послезавтра, приходил и в следующие дни. Мы прятались со своей любовью в ее девичьей комнате, мы прятались на чердаке, где лежало сено, или в дровяном сарае. Она была ненасытна в поцелуях и в любви. А я ходил как в чаду, пьяный, ошалелый.

Ни инженер Рацек, ни Владка ничего не замечали. Моя мать, вероятно, кое о чем догадывалась, потому что подозрительно на меня поглядывала, когда я провожал взглядом Стасю. Однажды она сказала:

— Ты, сынок, помни! — и погрозила мне пальцем.

— О чем помнить?

— Не прикидывайся дурачком! Сам знаешь! — многозначительно добавила она.

С тех пор я соблюдал осторожность при встречах со Стасей, а ее это злило, и она стала меня попрекать и все твердила, что я глупый, глупый, глупый!..

Больше всего я боялся, как бы не дошло до инженера Рацека. Он был сыном шахтера из Велички и единственным инженером-поляком на карвинских шахтах. Все остальные инженеры — либо чехи, либо немцы, либо онемеченные чехи. И еще он был очень хорош собой.

— Простите великодушно, пан инженер, почему вы не женитесь? — спросила его как-то моя мать. — Такой видный человек, все девушки заглядываются на пана инженера, а вы ничего… Но вы меня простите! Вот повстречалась мне черненькая Эдельтрауда и расспрашивала про вас, пан инженер… Это дочка пана бухгалтера с «Габриели». Все ее называют фрейлейн Эдельтрауда Шашек!.. Красивая девушка…

— Оставьте меня, матушка, в покое с вашими эдельтраудами! Не женюсь я, не могу.

— С чего бы это? — подозрительно спросила мать, двусмысленно улыбаясь.

— Я должен содержать двух сестер да брата в краковской гимназии. Я один… — сказал он, потому что понял вопрос моей матери. — Моего жалованья не хватило бы на жену! — добавил он, чтобы до конца развеять ее подозрения.

Он любил мою мать и называл ее «матушка». Ему нужна была в доме прислуга, и по установленному обычаю он мог выбрать девушку или женщину среди сортировщиц. Он выбрал мою мать. Был он человек простой в обхождении, мягкий, добрый. Шахтеры его боготворили, называли «наш Целестин». Говорили, он мухи не обидит. И это по его просьбе меня взяли на шахту «Францишки» поливальщиком. С лейкой и ручным насосом путешествовал я по дальним штрекам в шестом горизонте, где было больше всего газа, и поливал стены водой. Угольная пыль должна всегда быть влажной, чтобы в случае взрыва газа она не вспыхнула и не загорелась. Сменный мастер Курц, бородач с черной кудрявой шевелюрой, разъяснил мне, что в шахте не столько опасен газ, сколько сухая угольная пыль.

Стало быть, я был благодарен инженеру Рацеку за то, что он называл мою мать «матушка», и за то, что при его помощи я получил работу на шахте. По этой-то причине меня и мучила совесть, что я тайком «пряду нити зла» с его сестрой Стасей.

Я находил себе оправдание только в том, что не я домогался Стаси, а она меня покорила. Жалкое, однако, это было оправдание.

Завладела мною эта девушка с лицом святой девы, что висит в карвинском костеле. Черт меня попутал, а потом перепоручил свое дело Стасе. Я знал, что осужден на веки вечные, но плевал на это.