Семь верст до небес

И везде-то Коля успевает. Сегодня вот успел на райхозактив. Успел-таки — в кулуарах райхозактива. А может, — кое в чем и сплетнями попользовался, не знаю, не берусь… Но вот что он, по крайней мере, мне рассказал. Привожу как есть, как рассказано, без каких-либо комментариев…

После актива Тарлыков поймал Геннадия Васильевича Зарывалина в буфете. Оттащил едва ли не за рукав:

— Вы думаете магазин открывать?

Зарывалин — мужик неглупый и, в общем-то, если не давить, покладистый.

— Так у вас же есть Дарикова? — заулыбался он, располагая к себе.

Но Тарлыкову не до тонкостей… Тарлыков берет быка за рога. И причем с самой мрачной физиономией, будто ведет уже этого быка на бойню.

— Дарикова — раз в неделю. И по совместительству. И только хлебом и водкой…

— А разве этого мало? — шутит Зарывалин. — Разве мало для настоящего-то мужчины?

— Вот вы, как настоящий мужчина, и питайтесь водкой и заедайте ее хлебом… А в Яшкине…

Но Зарывалин не прост. Ох, не прост. И обыкновенным хамством его не возьмешь. Он разводит руками, сохраняя улыбку на лице:

— Не мой вопрос, Алексей Иванович. Обратитесь-ка в райпо… Всего вам…

— Это не все еще! — берется Алексей уже за лацканы. — Подождите! Успеете в буфет… Как быть с мостом?

— Так вы ж с Валерием Ивановичем толковали! — зыркает на него недобро Зарывалин, освобождая пиджак. — Помог он вам?

— Нет. Он обещал с вами говорить…

— Так вот надо не к Хицко ходить! А к Зарывалину! — не сдерживается наконец Геннадий Васильевич. — А на мне и так выговоров — как собак, без счета!

— Вы не кричите, — каменеет Тарлыков. — И говорите по делу…

— А? По делу? — успокаивается Зарывалин и говорит негромко, для двоих. — А по делу — не будет тебе леса… И — точка!

И поворачивается, чтобы уйти.

— Стоп, дружочек, — улыбается уже Тарлыков, как-то даже жалко, и сдавливает, и сдавливает своей рукой запястье Зарывалина. — Сядем… Садись!

Они садятся. В сутолоке никто и не замечает этих двоих, устроившихся на диване, соединенных… несколько странными узами.

Тут только Тарлыков и начинает, кажется, дипломатничать:

— Прошу вас, извините меня… Честное слово, не сдержался…

— Да уж… Чего уж там… — оскорбленно шепчет побледневший Зарывалин.

— Скажите, Геннадий Васильевич, вы уже приступили?

— К че-му?!

— Вы зачем Яшкино опахали?

— То есть как?

— Так.

— Я не в курсе…

— И что посеяли — тоже не в курсе?

Зарывалин молчит.

— Хорошо… — говорит жестко Тарлыков, ломая губы брезгливой усмешкой. — Когда озимые взойдут… Я подговорю пастуха, когда они взойдут… Подговорю и стравлю деревенским коровам. Понял?

— Да ты кто есть такой? Ты как разговариваешь?!

— Я? — захохотал Тарлыков. — Я?! Я — представитель народа… Такой же, как и ты, между прочим…

Геннадий Васильевич растерялся на мгновение. Но — лишь на мгновение.

— Кто тебя представлял? — перешел он тут же в атаку. — Кто? Покажи документ!.. То-то же… Мальчишка!

И поднялся. И понял, что освободился, сразу и крупным шагом пошел в сторону, оглядываясь:

— Сопляк! Я тя-я научу разговаривать. Я тя научу родину любить…

Ну вот так, как всегда бесславно, и закончился очередной демарш Алексея Ивановича. Так-то разве дела меж людьми делаются?! Если верить Авдееву, то дальше, по-моему, уже просто и некуда… Действительно: сама себя раба бьет… Три недели спустя, уже после того как наступила развязка, Коля Авдеев посвятит меня в некоторые дополнительные подробности решающего дня.

Оказывается, сразу после актива Тарлыков побывал в прокуратуре, в милиции, заглянул он в тот день и к Валерию Ивановичу Хицко.

Как сказал Авдеев, все разговоры Тарлыков сводил к двум вопросам. Первый: этот негодяй Прохожев! Второй: немедленно требую восстановить в Яшкине оживленную культурную жизнь!

Представляю, как улыбались те, кому пришлось все это выслушивать.

Вечером, накануне, я наотрез отказался где бы то ни было свидетельствовать о том, что Прохожев рассказывал Тарлыкову. Фактов действительно никаких не было. А без фактов все это в самом деле скорее всего оказывалось причудливой жутковатой прохожевской сказкой.

И вот, видимо, Тарлыков, как всегда перескакивая со второго на третье, поведал изумленному человечеству бредни властолюбивого старичка. И его изо всех кабинетов проводили, разумеется, вежливо поблагодарив за «неожиданную постановку вопроса».

Догадываюсь, какие мысли, какие подозрения и сомнения роились во вздорной голове Тарлыкова, когда его с улыбкой выслушивали и потом неизменно указывали на дверь. Я сейчас уже и так думаю: вероятно, Прохожев совершенно сознательно внушил Тарлыкову лживую мысль о каком-то банке и каких-то нитях — для того лишь только, чтобы нормальная реакция деловых и очень занятых людей воспринималась Алексеем как подтверждение и указание на то, что таковое существует.

И при таком повороте Павел Сергеевич мне представляется в самом деле хоть и не зловещим, но достаточно опасным человеком. Ведь в принципе он мог здесь крутить всеми нами как ему хотелось.

А коли мог, то… То — что?

Нет. Не знаю. Ничего не знаю. Не знаю. Не помню. Не слышал. Не говорил…