Семьдесят девятый элемент

— Небось романтику приехали описывать, дело прошлое? — говорит он, усаживается поудобнее, явно целится на долгий разговор, но шляпу не снимает. — А какая тут романтика, честно говорю. Дали бы мне в городе, как здесь, две тысячи по-старому — да пропади она пропадом, эта пустыня. Простите, я рассуждаю в зоне собственного носа, конечно. Сами подумайте — песок да хибары эти. Обратно же — столовка: цены, как в ресторане, и для итээр отдельного зала нет, стой с работягами в очереди перед амбразурой, а народ некультурный, дело прошлое. А вы, извиняюсь, от какой газеты корреспондент? Критиковать нас, грешных, приехали, наверно?

— Нет, — отвечаю я. — Не критиковать.

Сазонкин глядит хитровато. «Знаем вас, — думает, должно быть, — скрываете, дело прошлое? Но и мы не лыком шиты, знаем, как с корреспондентами разговаривать, мы своего не упустим».

С той минуты он говорит почти без умолку. Таких типов я знаю. Встречались не раз — любители посплетничать, вылить перед «товарищем корреспондентом» ушаты помоев в расчете на то, что легковерный журналист «продернет в газете».

— Беспорядков много, дело прошлое, — изрекает Сазонкин и крутит на голове шляпу, расстаться с ней никак не хочет. Косится на дверь. Говорит приглушенно. — Взять технику безопасности. Ответственный участок, судьбы людей, простых советских тружеников. Я заместитель главного инженера, между прочим. Кабинет положен по штату. А даже стола в конторе не выделили, в библиотеке сижу. Разве порядок, чтобы заместитель главного инженера торчал в библиотеке? Дело прошлое, мне эти книжки ни к чему. А чуть что — с кого спрос? С Сазонкина, то есть с меня. А прав никаких, только разговоры одни. А народ некультурный, ты ему по-человечески, а он тебя норовит подальше. Пример требуется?

Качаю головой. Но что Сазонкину до моих отрицаний. Его подзуживает стремление выговориться, разоблачить до конца. Интересно, в чем врет и где говорит правду?

— Вот факт, дело прошлое. Резиновых перчаток для электриков добиться не могу, и ковриков резиновых, изоляционных, артикул двести сорок два. Так и запишите в книжечку — Атлуханова, начснаба, промашка. Теперь взять такой вопрос. Я, дело прошлое, техник, а инженерами командую, и должность у меня — заместитель главного инженера по технике безопасности. Конечно, многим не по нутру, стараются пакости строить. Вот Каноян, прораб вскрышных работ, запишите в книжечку, в присутствии подчиненных мне говорит обратно же: ты, мол, Сазонкин, дурак. Ладно, говорю, но я, дело прошлое, дурак в кавычках, а ты дурак с восклицательным знаком. Пошел к самому Перелыгину, Дмитрий Ильичу, говорю, призовите к порядку, а он отвечает: оба хороши, сцепились, как пацаны. Так я ж его, Канояна, критикую, а он меня облаивает — есть, спрашивается, разница? Теперь возьмем другой факт. Как обстоит такой вопрос, как для горняков каскетки? Дали пятьдесят восьмой, дело прошлое, размер, а головы-то у всех разные, не так, что ли, вы запишите, запишите в книжечку...

Говорит — я по часам приметил! — двадцать семь минут. Не останавливаю, жду, когда иссякнет.

Наконец Сазонкин исчерпывается. Пожаловавшись еще на то, что не дают квартиры и приходится мыкаться в общежитии, принимается расстилать постель. Улучаю момент, выхожу на веранду.

Густая чернота заливает поселок, давит глухая тишина. Слева — странные, напряженные голоса. Не вдруг догадываюсь, что это в клубе идет фильм. Удивительно: когда смотришь на экран, то кажется, будто говорят естественно, а вот слушаешь звук, не видя фильма, и голоса ненатуральны, напряжены...

Итак, я в поселке Мушук. Чуть ли не крупнейшее в стране месторождение золота. Что я увижу здесь и о чем буду писать — пока не ясно. Жаль, встреча с Забаровым оказалась мимолетной, уехал в партком производственного управления, обещал вернуться лишь на следующий вечер. Забарыч ввел бы в обстановку. Он умеет быть беспристрастным и точным, немногословным и емким. Многое стало бы понятным. Завтра приедет и наговоримся всласть, вспомним давние времена, когда он был парторгом ЦК на заводе, а я редактировал многотиражку.

В стороне вспыхивают огоньки сигарет, красные глазки плывут на разных уровнях. Отчетливый голос жалуется:

— Девочки, вы как хотите, а я так не могу.

— И не моги себе на здоровье, — говорит мужчина. — Ты через «не могу» попробуй.

Третий, насмешливый и молодой, пропел:

— «Партия велела, комсомол ответил — есть!»

— А ты поосторожней бы, — советует еще один. — Не шутят этими вещами.

Насмешливый говорит:

— Пошел ты, не притворяйся сверхправильным, будто мы тебя не знаем.

Голоса удаляются. Непонятный кусочек жизни словно вспыхнул передо мной и растаял в темноте, как огонек сигареты.

Вдали тоскливо скулит собака, раскачивается фонарь, похожий на лампочку тусклого карманного фонарика.

— Спать, — говорю вслух, чтобы нарушить глухую тишину, поднимаюсь на веранду, запираю дверь, смотрю на храпящего Сазонкина. Под такой аккомпанемент уснешь не вдруг.