Семьдесят девятый элемент

— Хочешь сказать — авторитетик дешевый завоевываю? Карьеру делаю? Врешь. Я сюда не просился, между прочим. У меня пенсия армейская. Квартиру в городе кинул. Ради карьеры, что ли? Я за должности не держусь, не то что некоторые.

— Верно, — соглашается, как ни странно, Перелыгин. — Ты не за карьерой поехал. А насчет должности... Я вот, кстати, держусь за свою должность. Прибедняться не стану и ханжить не буду: мне, мол, все равно, буду трудиться там, куда поставят. Нет. Я за кресло держусь. Горбом его достиг. И руководящий пост мне нравится — чего ж я стану перед тобой кривляться? Но держусь за свой пост честно. Работой его стараюсь оправдывать. Снимут — покаянных речей произносить не буду, и голосом лампадного масла не заговорю: так, мол, мне и надо, поделом, спасибо за науку... Снимут — я драться буду, опять на такую же работу проситься буду. Потому что знаю: силенка у меня есть, и опыт у меня есть, чего ради я стану в рядовых похаживать, это неразумное расходование сил.

— Зарвался, — говорю Перелыгину, мне хочется уколоть. — Выше собственного... прыгнуть хочешь?

— Не хочу, — говорит он. — Выше не хочу. Но и ниже не согласен. Мне, дорогой, за полсотни перевалило, я себе цену знаю, и вовсе не намерен соглашаться, если мною решат палить по воробьям. От ошибок не гарантирован, наказание принять — готов. Если докажут: выдохся, — тогда, пожалуйста, пойду на низовку. Но пока не докажут, не уйду. И пока не выдохся, ни черта мне в этом смысле не докажут.

— Гордыни в тебе, — говорю я, — как в Иване Грозном. Только тот в партии не состоял, насколько помнится.

— Ладно, — говорит Перелыгин. — Ушли в сторону. Речь не обо мне. Слушай, что скажу. Нам с тобой не работать. Я это сегодня понял окончательно. Ты мне что развел, какую бадягу? Ты мне что — литологов фактически на дезертирство подбивал? На кой мне хрен такая твоя забота о людях, если в результате они чемоданы уложат и пустятся со всех ног наутек, как в детской книжечке написано?

— Закон есть, — говорю я, — и мы обязаны разъяснять людям их права.

— Плевал я на такой закон, — говорит Перелыгин, он уже не сдерживается и несет ересь. — Не беспокойся, права и так все знают, без твоих разъяснений. Ты им обязанности растолкуй, если сумеешь. И останови, когда бежать нацелятся. И убеди, чтобы не драпали. Коли надо — кулаком шарахни. Не сюсюкай и сопли не распускай, черт бы тебя подрал, картонная душа. Магнитофон с циркулярами.

— Думаешь на скандал спровоцировать? — говорю я. — Не выйдет. Я человек выдержанный...

— Чересчур выдержанный, — брякнул Перелыгин. — К едреной матери такую выдержку. Речи правильные, бумажечки в порядке, мероприятия учтены — да в том ли суть партийной работы, одумайся ты, дьявол бы тебя забрал!

Он, как советовал мне только что, шарахает кулаком по столику, столик вздрагивает и скрипит, Перелыгин машет рукой и вдруг хохочет.

— Слушай, — говорит он. — А ведь я тоже Дыменту права их разъяснял.

Тут уж я не понимаю ровным счетом ничего.

— Разъяснял, — говорит Перелыгин серьезно. — Провокацию учинил. Испытание на прочность. Кстати, я тебе тут зря кое-что наговорил: держать никого не стану. Хотят бежать — пускай бегут. Скатертью дорожка. Я не заботу проявлял. А испытывал.

Чудак, ей-богу. Только что лаялся, теперь хохочет.

Спорить не стану. Говорю другое, бью по уязвимому месту:

— Партийное хозяйство, по-твоему, не нужно? И это говорит член обкома.

— Да, — отвечает Перелыгин. — Это говорит член обкома. И добавляю еще: член партии с тысяча девятьсот тридцать первого. Ты меня на слове не поймаешь, Романцов. Я не против бумаг. Против формализма я. Словом, так. Завтра — держись. Дадим тебе чёсу. Кончилась твоя секретарская миссия.

— А ты не зарекайся, — говорю я. — Еще поглядим, что коммунисты решат.

— Плохой я буду руководитель, — говорит Перелыгин, по-моему, заносчиво, — если не сумею убедить. Доводов хватит. Не хватит — коммунисты подскажут. Прошли времена, когда такие разлинованные, как ты, людей устраивали. Понял?

— Понял, — говорю я. Заставляю себя улыбнуться. — Понял. Подождем до завтра.

— Чему радуешься? — сердито говорит Перелыгин. — Блоки думаешь сколотить до завтра?

— За дурака считаешь? Или за подлеца? — спрашиваю я. — Просто, настроение отличное. Побеседовал со старшим товарищем.

— Ладно, — говорит он. — Я тебе настроение попорчу еще завтра.

— Договорились, — подытоживаю я.

В окошко стучат. Что там стряслось?

— Игнатий Савельевич! — кричит женский голос, тетя Саша из общежития. Она видит Перелыгина и добавляет:— Дмитрий Ильич! Там товарищ Батыев приехали.

— Иди приветствуй начальство, — говорит Перелыгин. — Заручайся высокой поддержкой.

— В самом деле — за дурака считаешь? — отвечаю зло. — Хорошо, тетя Саша, — говорю в окошко.

— Нет, ты не дурак, — говорит Перелыгин.

— Спасибо и на том, — говорю я.

Перелыгин. Ночь после нелегкого дня

Итак, приехал Батыев. Это неприятно. Батыева — не люблю. И кроме того, в гостинице живет Сазонкин. И находится корреспондент — странно знакомое у него лицо, а вспомнить не могу.