Семьдесят два градуса ниже нуля

Не повезло ему с морем. Четырнадцать лет назад окончил херсонскую мореходку и стал плавать штурманом на рыболовном траулере. Ещё когда в учебные плавания ходил, блевал даже в пустяковый шторм, одолевала морская болезнь; думал, привыкнет со временем, а не привык. Сначала жалели, подменяли в штормы на вахтах, а потом посоветовали списываться на берег. Жалко было потерянных лет, хорошего рыбацкого заработка, но «на чужой пай рта не разевай» — пришлось увольняться. И тут встреча в закусочной с Колей Блиновым, бывшим приятелем по мореходке. Он был четвёртым штурманом на «Оби» и брался свести Серёгу с полярным начальством. Свёл — и переквалифицировался Серега с морского штурмана на сухопутного. Зимовал на Крайнем Севере, потом в Антарктиде, ходил в походы, а в остальное время был у аэрологов и метеорологов на подхвате. За тринадцать лет семь с половиной отзимовал, благодарностей вагон получил и в заключение высшую награду — должность судомойки…

Кровью блевать буду — вылечусь от морской болезни, решил Попов. И тут же оставил себе маленькую лазейку: если не извинятся миром, не уговорят забыть обиду. Не бедным родственником собирается Серёга возвратиться в Мирный, не посуду мыть на камбузе!

На пятидесятом километре остановил вездеход, вышел из кабины. Веха чуть видна, за три месяца на две трети замело. И трещина, что летом темнела в пяти шагах справа, светлым снежным мостиком покрылась — капкан замаскированный. Для интереса Лёнька Савостиков бросил тогда в неё сломанный палец от трака и услышал только через полминуты глухой стук — ухмылка на Лёнькином лице будто примёрзла. А слева до трещин метров десять — здесь коридор более или менее широкий. Только дышать стало труднее, высота уже девятьсот с лишним метров, так что с разминкой усердствовать не стоит. В походе на купол поднимаешься медленно, акклиматизируешься постепенно, а когда сразу взлетаешь на верхотуру — заметно. До семьдесят пятого километра подъёма почти не будет, зато последние двадцать пять снова идут к небу: высота у ворот, припомнил Попов, тысяча четыреста двадцать шесть метров.

Похолодел: показалось, что мотор чихнул. Кинулся к вездеходу, прислушался — вроде нормально. Сел за рычаги, двинулся вперёд и поклялся, что останавливаться больше не будет, незачем искушать судьбу. Долго ещё прислушивался, не мог унять дрожи в коленках. Случится что с мотором — верная прописка на острове Буромского: из Мирного на тракторе за ним не пойдут, а на поезд надежды мало. Раз до сих пор не показались, значит, либо не могут отыскать ворота, либо…

Скверная мыслишка: ну, поднимусь на сотый, поищу и не найду. А дальше что? Сколько искать — сутки, двое? А вдруг заметёт? Тогда придётся останавливаться и уповать на то, что мотор не заглохнет. Так он тебе и не заглохнет в пургу, держи карман шире, тут закон подлости действует.

Устал, подумал Попов, вот и лезет в голову всякая ерунда. Глотнул из термоса, закурил. Почувствовал тошноту, выбросил сигарету. Газу, наверное, надышался, а может, высота действует. Ладно, бог не выдаст, свинья не съест.

Солнце давным-давно скрылось; лёгкий ветерок взметал снег, и вести машину стало трудно. Вторую ночь Попов не спал. Голова налилась свинцом, сердце билось ощутимыми толчками, и, самое неприятное, подкатила и застряла у горла тошнота. Тормознул, приоткрыл дверцу, сунул палец в рот — вырвало с болью, жестоко. Два литра кофе выпил, перекурил. А не выпил бы — заснул. Нащупал рукой какую-то ветошь, вытер лицо. В нос ударил резкий запах бензина и отработанного масла, снова начало тошнить. Плохо, ой как плохо…

Пересилил тошноту, двинулся на первой передаче. Мишку Седова нужно было взять с собой, наверняка согласился бы Мишка. А вдруг доложил бы Макарову?.. Один на куполе не воин, плохо одному на куполе…

Вездеход резко накренился, послышался скрежет металла, и Попов больно ударился грудью о рычаги. Мгновенно среагировал, заглушил, мотор и, весь дрожа от напряжения, осторожно выбрался из кабины. По тому, что левая гусеница оторвалась от поверхности снега, понял: дело швах. Зажёг фонарик и увидел упёршийся в край трещины бампер. Была б она пошире сантиметров на тридцать, проскочил бы в неё, как яблоко.

Ещё не веря тому, что случилось, Попов осветил колею и убедился в том, что взял вправо. Притупилась реакция, на последних километрах споткнулся! Сон как рукой сняло, в голове просветлело. О том, чтобы попытаться дать задний ход и выбраться из ловушки, не могло быть и речи. Значит, «пешим по-танковому», как любил говорить батя. А снег на колее глубокий, почти поверх унтов…

Страшно залезать в вездеход, а нужно. Залез. Опустил на снег мешок с продуктами, взял ракетницу. Рассовал по карманам патроны и начал осторожно протискиваться в левую дверцу. Под правой гусеницей что-то хрустнуло, и Попов, не раздумывая, выбросился из кабины.