Семьдесят два градуса ниже нуля

Подобно многим родителям, Чистяков-старший об этом не задумывался или не хотел задумываться, что в сущности одно и то же. С юных лет жизнь его была тяжелой, а радости немногочисленны: женитьба на любимой женщине, которая годами растила сына без него, открытия, за которые награды получали другие, так как лично его интересовали не почести, а признание нескольких таких же, как он, одержимых ученых; рыбалка и отдых на даче, которую он построил своими руками, и общение с двумя-тремя друзьями, полностью или хотя бы частично разделявшими его убеждения. Лишь с двумя-тремя – потому что Чистяков-старший с его прямолинейностью и бескомпромиссностью наживал врагов куда более успешно, чем доброжелателей. «Чего тебе не хватает, так это парочки слабостей, – сказал ему как-то старый друг. – Наше время характерно всеобщей тягой к компромиссам, а что такое, по сути дела, компромисс? Живи сам и не мешай жить другим. А ты мешаешь! Приглашают тебя в оппоненты – не оставляешь от диссертации камня на камне, хотя она вполне посредственная и можно было бы процедить сквозь зубы парочку ничего не значащих слов; добрую четверть научных сотрудников института ты требуешь уволить за лень и бездарность – будто в этом виноваты они, а не закон Паркинсона; всемогущий зам плоско, но добродушно шутит по поводу длины юбки твоей аспирантки – объявляешь его пошляком, хотя от подписи этого пошляка зависит твоя экспедиция; вот и получается, что от таких праведников, как ты, никому жизни нет – в том числе и самому тебе». И верно, Чистяков-старший никого не щадил – и его не щадили; значительную часть столь ценимого им рабочего времени он тратил на то, чтобы отбиваться от наветов и защищать свое доброе имя. Это уже обошлось ему в микроинфаркт и несколько длительных, тяжелых приступов стенокардии – пример, которым сын отнюдь не собирался руководствоваться в своей жизни.

Игорь же был просто веселый и покладистый малый, которого день сегодняшний заботил неизмеримо больше, чем завтрашний: он без особого рвения, не перенапрягая мозги, учился, в меру занимался спортом, с тайной помощью матери ухитрялся не отставать от моды и с превеликим пылом отдавался тому, к чему звало его естество, то есть предпочитал бездумное, но очень приятное общение с Валей, Жанной, Алькой изучению рекомендованных отцом мудрых, но скучнейших монографий. Все, что требовало сосредоточенности и размышлений, его отпугивало, так как отнимало время и силы, а воровать у себя молодость только ради того, чтобы удостоиться похвалы отца, Игорь считал верхом глупости. Следуя совету своего любимого Оскара Уайльда, в котором он воспринял лишь внешний блеск, он без сопротивления уступал искушениям и беспечно скользил по поверхности, не оглядываясь назад и не всматриваясь вперед, пропуская мимо ушей советы и утешая себя тем, что «мудрость приходит вместе с ревматизмом и гипертонией».

Однако эту, самую главную и приятную часть своей жизни он тщательно оберегал от чужих взглядов – случай с Алькой был досаднейшим недоразумением. Будучи от природы неглупым и наблюдательным, он усвоил, что в глазах общества следует выглядеть как можно лучше. В институте Игорь вел себя чрезвычайно осмотрительно: чтобы не вызывать нездоровой зависти, держался в середнячках, вопросы преподавателям задавал лишь те, на которые было легко и приятно отвечать, не лез вперед, не чурался общественной работы, старших уважал, младшим улыбался, охотно оказывал товарищам мелкие услуги и прослыл отличным парнем; впрочем, та же осмотрительность подсказывала ему, когда услугу оказывать не обязательно. Отец, лучше других разобравшийся в характере сына, в глаза и за глаза обзывал его «прохвостом», но нетерпимость Чистякова-старшего всем была известна, Игорю сочувствовали и относились к нему вполне хорошо. Так что пять безоблачных студенческих лет убедили его в том, что жизненную концепцию свою он определил правильно: эту концепцию он назвал «самозащитой от окружающей среды» и придумал для нее формулу, состоящую из двух частей.

Первая часть формулы была заимствована из случайно прочитанной в электричке книжки. Ее автор, врач и философ Ганс Селье, полемизировал с Библией и доказывал, что заповедь «Возлюби ближнего своего, как самого себя» вряд ли воодушевит обычную, не слишком возвышенную натуру: ведь среди ближних могут оказаться и отпетые негодяи, возлюбить которых не всякому под силу. И Селье предлагал свой вариант, лучше, по его мнению, отражающий природу людей: «Заслужи любовь ближнего»; он полагал, что такая заповедь, несмотря на некоторые ее недостатки (чего уж тут хорошего – заслужить любовь того же негодяя), не только духовно возвышает человека, но и выгодна ему: полюбят тебя – во всем пойдут навстречу.