Семьдесят два градуса ниже нуля

– Каждый зарабатывает, как может, – блеснув глазами, говорит Катюша. – Одни надувают простачков на склонах, другие…

– …натирают паркет, – заканчиваю я. – Знакомься, Надя, это К. из номера 89.

– Очень приятно. – Надя лукавит, она наверняка предпочла бы, чтобы у К. был длинный нос на пепельно-сером лице. – Максим интересовался, это обязательно сегодня?

Катюша смеется. Какая улыбка, какие ямочки! Нет, мы явно созданы друг для друга.

– Паркет отменяется, мне от вашей свекрови и так досталось.

Спасибо, мамуля, помогла, растроганно думаю я про себя.

– Свекровь у меня отходчивая, – заверяет Надя. – Если будет выписывать из библиотеки, я заступлюсь.

Пока идет эта светская беседа, Рома и Анатолий обговаривают меню и сходятся на двух шашлыках и по бутылке пива на брата.

Мы весело обедаем и пьем на брудершафт. Катюша на меня не смотрит, она обманута в лучших чувствах, и успокоенные барбосы наперебой состязаются в остроумии. Осман рассказывает, как он тоже нагрелся на Роме и каким образом отыграл проигрыш, и это наводит Анатолия на отличную мысль. Он идет через зал и возвращается с длинноволосым охламоном, из тех, которые третировали меня на лекции. Они отводят Рому в сторону, договариваются и бьют по рукам.

– Беру реванш! – радуется Анатолий. – Прошу свидетелей не опаздывать – завтра в десять утра на том же месте!

Мы пьем за здоровье лошади, которая всегда приходит первой. Я любуюсь Катюшей: когда она смеется, за это зрелище надо платить деньги. Наконец я улавливаю пущенный ее фарами сигнал. Я иду к стойке, даю указания Ибрагиму и с первым тактом приглашаю Катюшу. Она морщится, я ей противен, но – долг вежливости, приходится идти. Танцует она превосходно. Я увожу ее подальше от нашего столика, за пределы слышимости, и осведомляюсь, когда и где мы увидимся наедине. Зачем? Я могу показать ей слайды, интересный карточный фокус и погадать на ладони будущее. Бесполезно, в ее будущем для меня нет места. Это меня огорчает, но я человек покладистый и готов удовлетвориться настоящим, часа мне хватит. Она искренне возмущена, неужели я думаю, что за час добьюсь того, на что другим не хватает года? Я уточняю: не думаю – уверен, потому что номер 89 – это судьба: последние две цифры моего телефона. Подумав, она соглашается, что это меняет дело. После ужина она сплавит барбосов и соседку по номеру на французский детектив и будет ждать меня к половине девятого со слайдами и фокусом. Но если я надеюсь на нечто большее… Я заверяю, что в отношениях с женщинами стремлюсь лишь к чистой юношеской дружбе, не слышу язвительного вопроса насчет жены и свекрови и возвращаю Катюшу к ее креслу.

Шесть сантиметров в час

Мы качаем Османа – ювелирная работа! Взрыв спустил четвертую, не потревожив другие склоны.

– Подумаэшь, лавина, – с пренебрежением говорит Осман. – У кого зуб болит? Одним зарядом вырву, остальные целы будут.

Осман – наша гордость, лучшего взрывника во всей округе не найти, его сто раз переманивали горняки, но он нам верен. Эх, будь у нас вдоволь взрывчатки…

Мы спускаемся с гребня в опустевший лавиносбор, гигантскую чашу площадью с квадратный километр, и замеряем высоту линии отрыва лавины – примерно метр с четвертью. Далеко внизу громоздится конус выноса, теперь уже никому не угрожающая стотысячетонная масса лавинного снега. На километровой длины склоне опустели лотки и кулуары, чернеет грунт, голые камни – весь снег сорван вниз: уродливая, но милая сердцу лавинщика картина. У нас свои понятия о красоте: голый склон и груда лавинного конуса – вот воистину застывшая музыка!

– Да не скоро заполнится чаша сия! – декламирует Олег под общее шиканье. – Тьфу, тьфу, тьфу, от сглазу, – торопливо исправляется он.

– Типун тебе на язык, – упрекает Гвоздь и замирает.

Замираем и мы: возникший из ничего ветерок начинает крутить мелкие снежинки. Пока, ругая Олега последними словами, мы добираемся до станции, нас уже хлещет снегом по лицам.

– Ну, виноват, – казнится Олег, – ну, рвите на части, бейте в морскую душу!

Однако нам не до него. Лева преподносит выловленную из эфира приятнейшую новость: завтра приезжает комиссия, о которой мы и думать забыли. Вот кого бы я отлупил с удовольствием, так это Леву. Люблю комиссии! Ходят по станции родные люди, радостно сверкают глазами при виде сваленных на стол и покрытых пылью бумаг, ликуют, обнаруживая незаполненные страницы в вахтенном журнале, и с презрением слушают твой оправдательный лепет. Больше комиссий, хороших и разных!

От наплыва чувств у меня гудит в голове: пошел снег… встреча с Катюшей… комиссия… отчет, для которого в моем распоряжении одна ночь… Но прежде всего нужно всыпать Олегу.

– Аврал! – объявляю я. – Сменить на койках белье! Заполнить вахтенный журнал! Роме и Осману привести в порядок бумаги, Гвоздю выдраить кастрюли, а Олегу – полы. За работу, негодяи!

– Что я, шилом бритый? – возмущается Олег. И – вкрадчиво: – Завтра они все равно будут грязные – Гвоздь натопчет. Тогда и выдраим.

Жалкая, беспомощная логика бездельника и лоботряса.