Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Нынче, рационалистически касаться таких комбинаций, которые культивируются только сектами и эзотерическими кругами просто. Например: «Цитатами из Библии можно доказать всё». К этому можно даже добавить: «и наоборот», а также вопрос: «Как это, собственно, получается?» Как под каждой биологической констелляцией, любым «биотопом», таится констелляция геологическая, так и под каждой логической связью — связь мантическая. Это мир для себя с его упованиями и ужасами, с возвышенными и фиглярскими умами, мир, в котором вещи «соответствуют», от берега Патмоса до самых задних дворов, в которых гадают на картах.

* * *

Почва богата окаменелостями. Об этом мне говорил еще Альфред фон Штауффенберг[266], замок которого расположен в пределах видимости. На обочине лесных дорог мы осмотрели несколько горных разработок. Кусок известняка, который я мог охватить ладонью, был сформирован из крохотных аммонитов, раковин и плеченогих, по меньшей мере из дюжины по-кубистски сдвинутых вместе видов, и вдобавок еще нашпигован кристаллами железа.

ВИЛЬФЛИНГЕН, 20 НОЯБРЯ 1965 ГОДА

На кладбище; в пятый раз исполняется день смерти Перпетуи. На могилах уже лежал снег; зима наступила рано. Перед мертвыми мысль останавливается, как перед непреодолимой пропастью. Она не может сомкнуться, пока мы не умрем сами.

* * *

«Больше света»[267], это, прежде всего, значит: другого света. Спор о цвете, который ведется физиками и метафизиками, сам по себе важнее, чем его результаты. Отцы и матери в этом тоже находят радость.

В молчании таится еще и нечто другое; оно не исчерпывается безмолвием. Прилагательное «тихий» является одним из тех, у которых превосходная степень выглядит как-то неправильно, и все ж иногда из тишины выделяется нечто более сильное.

Мы знаем молчание, которое становится тягостным. Основывается оно не на длительности, и все же длительность может вызвать «другое». Определенные формы аскетизма имеют это своей целью.

Во время пути через лес у меня возникает впечатление, что на переходах становится тише, хотя до этого не было слышно ни звука. Это специфическое, иного рода молчание; оно может стать очень сильным. Так случается, если мы находимся вместе с мертвым.

ВИЛЬФЛИНГЕН, 21 НОЯБРЯ 1965 ГОДА

Укомплектование новой библиотеки. Полки для нее я попросил изготовить за время путешествия. В светлом помещении приятно пахнет яблочным эфиром и свежеструганной древесиной. Это — седьмое собрание книг в доме.

Сначала требовалось разместить накопившиеся книги по зоологии, в том числе двадцатитомную систему природы Линнея, подарок соседа Штауффенберга, а также новые книги, которые я прикупил в качестве запаса на зиму и перелистывал во время расстановки.

Наблюдение за животными в последние десятилетия значительно расширилось и усовершенствовалось — и не только благодаря техническим, в частности, оптическим вспомогательным средствам. Сперва возникает любопытство, потом появляются средства; за рентгеновским глазом следует аппарат. Динамическая сторона техники восходит к шестеренчатым часам, созерцательная — к оптической линзе. Здесь металлический скелет, кости и мышцы, там прозрачная среда, управляющий лучами, делящий и меряющий кристалл — то и другое соединено для разработки макро - и микрокосмического мира вплоть до самых границ восприятия, но только до них. Объехать, не изведав, — вот что становится «нутром природы». Отсюда и скепсис Гёте в отношении «рычагов и винтов», микроскопов и телескопов. Последний прыжок должен привести обратно к прыжку изначальному; всегда сохраняется одинаковая дистанция.

От кельи Альберта Великого до современных кабинетов ведет очень извилистый путь практики, но на уровне воли — одна непрерывная линия вплоть до лабораторий, которые оборудованы в батискафах, на полярных станциях или внутри ракет.

Животные с эпохи «Secretis»[268] Альберта исследовались все более и более тщательно, хотя и были времена, когда о них узнавали больше.

Собираемый материал экстраординарен. Он упорядочивается с помощью мощных каркасов, например, теории эволюции. В том, что «все соответствует», можно сомневаться все меньше. Во всяком случае, у Платона вещи тоже соответствуют, не только у Аристотеля. Они соответствуют на всех ярусах.

«Videmus nunc in speculo»[269]. Если вещи соответствуют в зеркале, это указывает на то, что они соответствуют также и в реальности. Коль они соответствуют в экзистенции, значит, они соответствуют в бытии. Это необратимо. Любое зеркало имеет изнанку, даже если мы считываем с него послания, отправленные миллиарды лет назад. Нарастающее отдаление выглядит, скорее, жутким.

* * *

Расставляя книги, я стал перелистывать одну из них. Теперь все они входят в одну категорию, с тех пор как с Ханса Хасса, Ива Кусто и других началась новая конкиста, завоевание морских глубин.