Семьдесят минуло: дневники. 1965–1970

Около полудня прошли сначала вдоль утесов Форментеры, а потом вдоль побережья Ибицы. Скалистый цоколь, macchia[44] и редкий лес.

* * *

Среди пассажиров, с которыми я мало-помалу знакомлюсь, профессор Бирбаум, теолог из Мюнстера, путешествующий на конгресс в Геную. Сначала побеседовали о соборном пасторе Дондерсе, который в свое время подарил мне редкое издание Гамана, и о потере его библиотеки. Он не перенес ее, не перенес гибели собора и вскоре умер; профессор хорошо его знал.

Чтобы придать мне смелости, как он выразился, этот 83-летний господин процитировал названия трех трудов, которые он написал после своего семидесятого дня рождения. В таком возрасте, дескать, тоже можно превосходно работать. Я нисколько в этом не сомневался — хотя бы потому, что к тому времени самые отчаянные глупости тобой уже совершены.

Три указанные книги — биографии; они посвящены кардиналу фон Галену[45], анатому Нильсу Стенсену[46] и Марии Дросте цу Фишеринг[47], рано угасшей мистической монахине, аббатисе монастыря «Добрый пастырь» в окрестностях Порто, города, в пределах видимости которого мы проследовали во время этой беседы.

На Стенуса или Стено я по разным поводам уже обращал внимание; его роль в истории наук напоминает аналогичную роль Э. Т. А. Гофмана в искусстве — блестящий, универсальный ум. Впрочем, между ними существуют связи — Спалланцани и другие.

Профессор показал мне фотографию графа Галена, сделанную через час после его смерти — решительный, благородный, бесстрашный, убежденный в своем скромном триумфе. Даже если ты ничего не слышал об этом человеке, чувствуется, что ему было подвластно великое. И это в наше-то время. Его девиз: «Nec laudibus, nec timore»[48].

Далее об Августине. Его разговор с умирающей матерью в окрестностях Остии с видом на море, переход от рассмотрения зримых вещей к предчувствию незримых можно, по словам моего собеседника, причислить к самым прекрасным страницам мировой литературы; я внес этот момент в записную книжку. Такие указания, даже на знакомые вещи, всегда ценны; они открывают пассажи, которые мы небрежно пробежали глазами.

Во второй половине дня более трех часов вдоль Мальорки — а перед тем мимо Драгонейры: после того как показался разделительный канал, мы поняли, что это остров.

Ла Калобра. Крошечный песчаный пляж пробит в скале. Как я слышал от судового врача, здесь пролегает русло реки, на нем стоит монастырь. Река набросала пласт гальки, который полумесяцем запруживает пресную воду. Таким образом, местность соединяет удобства купания в реке и в море.

На мысе Форментор я увидел дорогу, ведущую в Пуэрто-Полленса, и при этом подумал о счастливых неделях, более тридцати лет назад проведенных там с Перпетуей и маленьким Эрнстлем[49] после суровой зимы. Впервые я проследовал через здешние места свежеиспеченным бойцом Иностранного легиона[50]. Незадолго до этого я читал «Дон Жуана» Байрона, где герой оказывается выброшенным на один из этих утесов после кораблекрушения — это подействовало на меня со всей романтической силой. Байрона я читал так, как его и нужно было читать — наивно и без знания лавины подражаний.

ГЕНУЯ, 27 ИЮНЯ 1965 ГОДА

Во второй половине дня вдоль Лигурийского побережья. Канны, Ницца, Монте-Карло, Ментона, все те места, которые я облазил с Банин[51] и Вайцзекером. От Антиб я сначала увидел маяк, затем покрытый лесом мыс, форт Kappe и, наконец, Вобановский вал с домом на улице Барбакан, в котором я после войны и оккупации отпраздновал новую встречу со Средиземным морем.

Там, в кильватерной волне, одна из красивейших рыб, создание длиной с руку — был ли это большой сарган или маленькая рыба-меч, появившаяся как видение? Я б за видение его, пожалуй, и принял, если бы его в свой черед не заметила Штирляйн. Лиловый цвет, только что рожденный из серого, как Афродита из пены. Это было одно из мгновений, когда я жалею, что не стал художником. Но могут ли они понять эту границу между чудом и испугом, на которой жизнь соединяется со стихией?

* * *

Значит, уже снова предстоит расставаться с новыми знакомыми; в Генуе они сходят на берег. Чай с профессором: он порекомендовал мне почитать прощальное письмо министерского философа Вуста († 1940) к своим студентам. На одре болезни Вуст больше не мог говорить, поэтому написал; должно быть, оно излучает непоколебимую уверенность.

Господин Беккер еще раз вернулся к своим оловянным фигуркам, о которых я до сих пор знал только то, что ими играют в солдатики. Впрочем, оловянные солдатики и составляют основной контингент. Господин Беккер инсценирует с их помощью сражения Семилетней войны. «Как только коса расплетается, дело наскучивает». В князьях эпохи барокко, должно быть, жил сильный игровой инстинкт, часто выходивший за пределы чисто военной необходимости.