Семьдесят пять шагов к смерти

— Просто. Было задание, по ту сторону «ниточки». Мы перешли, отработали. Поначалу все было штатно — шли как по паркету. Расслабились. Ну и, как водится, на обратном пути… Короче, напоролись на мину… Зацепили, потянули… Что-то ахнуло, вздыбилось, разметало. В себя пришли — в башке черти молоточками стучат, в кровище все. Осмотрелись… Два «двухсотых», три «трехсотых». Один — тяжелый. Молчит, зубами скрипит, кишки из-под «бронника» наружу лезут, как змеи, он их обратно впихнуть пытается. Да и лицо все посечено, один глаз — долой. Шансов никаких. До своих — сутки с гаком киселя хлебать, самим бы выбраться. Раненых взвалили — потащили. Командир мне остаться приказал. Понятно для чего. Не должен наш брат живым в руки врага попадать. Дождаться надо, убедиться, доложить после. Остался… Гляжу на своего приятеля. Тот молчит, руками брюхо жмет, кишки держит. Сам на меня одним глазом смотрит. Все понимает. И я — понимаю. Пока он еще оглушен, ничего не чувствует, но скоро адреналин схлынет и придет боль. Видели мы таких, что губы в кровь кусали, что пальцы, воя, грызли! Жуткое это зрелище! Говорит приятель: «Не дай мучиться. Один хрен — покойник я. Зачем за минуты цепляться? Сделай! По дружбе прошу!» А я не могу. Рука не поднимается. Друг он мне. Жену его знаю, детей. Слабину я дал. Отвернулся. Слезы сами по себе текут, смотреть на него не могу. Об одном думаю — пускай бы скорее… А он — настоящий боец. Был. Говорит: «Давай я сам себя, чтобы тебе грех на душу не брать. — А сам уже зубами от боли скрипит, глаз закатывает. — Дай!» Я ему пистолет. А он головой мотает: нет, нельзя шуметь! Помирает, а ведь обо мне, об ушедших думает! «Нож давай». Выдернул я ему нож! Он взял. Кровь с ладони стер, чтобы рукоять не выскользнула. Посмотрел прямо в лицо, так что мурашки по коже: «Жене и матери скажешь, что умер мгновенно, без боли. Обещай!» Кивнул я. «Ну, всё. Отвернись!» А я взгляд отвести не могу. Стыдно мне, что не я его, а он — сам. Ведь страшно это, когда сам. Если бы я, то легче ему было бы — ткнул неожиданно, без предупреждения. А я ему в этой последней услуге отказал! Подвел он нож под подбородок и другой рукой, ударом, в горло вогнал! Да неудачно… Соскочило лезвие, в бок пошло. Кровь ртом хлынула, запузырилась. Но в сознании он! Смотрит на меня твердо — взглядом просит. Перехватил я нож из его рук и разом горло перехватил от уха до уха… Вот так вот… Саня его звали. Потом полгода мне снился. Остальных мы донесли. А Саню — нет… — Михаил замолчал, вытащил из пачки сигарету, закурил нервно. Пальцы у него дрожали.

— Прости, — извинился Игорь. — Я не хотел… Дурацкое, праздное любопытство гражданского идиота.

— Ничего. — Михаил смотрел куда-то вдаль, невидящими глазами. — Сашка молоток был. Настоящий мужик! Не хотел никому в тягость быть! Дай бог, чтобы каждый из нас так уйти мог. Сам. Чтобы никого за собой не тащить! — Скомкал окурок. — Ладно. Пошли. Надерусь сегодня. Повод есть…

Эпизод двадцать третий. Пять месяцев и двадцать четыре дня до происшествия

— Здравствуйте. Вы ко мне?

— Здравствуй, дорогой.

Три посетителя встали с кресел. Двое под два метра и поперек так же, с обаятельными улыбками на лицах. Третий — в возрасте.

— Проходите, — Игорь Олегович открыл дверь.

Зашли, расселись.

— Это тебе, дорогой, от всего сердца. — Вытащили, поставили на стол несколько бутылок, невзрачных на вид. — Это коньяк, но не такой коньяк, который у всех и каждого. Тот, который у всех — это не коньяк, это вода из-под крана! Честное слово! Вот коньяк — пальчики оближешь! Такой сам Сталин ценил! Пей на здоровье.

— Спасибо. Только я прошу объяснить цель вашего визита.

— Какая цель? С хорошим человеком познакомиться — такая цель. Мы у тебя тут с разными людьми. Давно. Они нам сказали, что ты здесь самый главный, который решает.

— Что решает?

— Про деньги. Нам деньги нужны. Много. Для хорошего дела. Надо завод открывать, магазины открывать, вином торговать, которое из своих виноградников. Зачем всякой бурдой торгуют, которую в рот взять нельзя, надо выплюнуть. Зачем плохое вино, зачем людей травить, если можно хорошее, которое во рту тает, которое сердце радует! Ты нам дашь деньги, мы построим завод, будет много отличного вина! Все будут довольны — я, ты, люди. Хорошее дело вместе сделаем.

Игорь Олегович быстро пересмотрел папки на столе. Открыл одну.

— Вы предоставляли бизнес-план?

— Какой план? Зачем план? Зачем СССР — пять лет план, семь лет план? Зачем бумажки? Бумажки на стол не поставишь, по рюмкам не разольешь, другу не подаришь! К чему бюрократия — цифры, росписи, туда-сюда? Есть хороший виноград — как слеза ребенка, честное слово. Есть старики, которые секрет знают, чтобы вино живым было, чтобы по жилкам огнем разошлось. Зачем мешать доброму делу? Там есть какие-то бумаги, но надо смотреть друг другу в глаза. Я вижу — ты хороший человек. Ты видишь — я хороший человек. Ты веришь мне, я верю тебе. Глаза скажут больше, чем какие-то планы. Мы ударим по рукам, и все будет хорошо.