Семейная хроника

При первом беглом знакомстве с Висбаденом я обратила внимание на красивую беломраморную русскую церковь на вершине доминирующей над городом горы — Нероберга. Эта церковь была когда-то построена одной из русских великих княжон, вышедших замуж в Германию. В 1923 году при церкви организовали прекрасный хор под управлением офицера Афонского. Однажды, в день, посвященный памяти защитников Вердена, французское командование пригласило Афонского исполнить в католическом соборе патриотическую кантату. Текст кантаты был роздан участникам хора. Никогда не забуду растерянного выражения лица Афонского, когда он, забежав к маме, сообщил, что начальство просит петь кантату на мотив «Стеньки Разина». «Эта песнь, оказывается, производит на французов неотразимое впечатление, — говорил Афонский, — и теперь, убедившись в том, что размер стихов кантаты прекрасно подходит к полюбившемуся им напеву, генералы ни о чем другом и слышать не хотят!» Для русского хора спеть «Стеньку Разина» с патетическими словами на французском никаких трудностей не представляло, и в день памяти Вердена под сводами собора раздались совсем не подходящие к месту и случаю звуки. Французы, однако, были довольны.

За шесть месяцев моего пребывания в Висбадене мне часто приходилось наблюдать, как попытки оккупационных властей «офранцузить» Прирейнскую область разбиваются о молчаливое, но упорное сопротивление населения. Так, в начале 1924 года я стала свидетельницей явно инспирированного французами выступления «сепаратистов», то есть сторонников отделения Рейнланда от Германии. Население Висбадена и окрестных поселков в одну ночь с этим делом покончило. Клуб сепаратистов был разгромлен, и об этом движении никто больше не заикался.

Несмотря на то, что Германия нуждалась в иностранцах, ввозивших валюту, их имущественные права неуклонно сужались. Мама это испытала на себе. Еще в Калуге мы знали, что мама живет на Emserstrasse, 17 в собственном доме. Я никак не могла себе представить, что это за владение, и была крайне удивлена, когда мы с вокзала подъехали к очень приличному, узкому, но высокому дому из серого камня, отделенному от улицы красивой чугунной решеткой. Позади дома имелся небольшой садик с тремя абрикосовыми деревьями и мраморным водоемом для фонтана.

Я была поражена таким великолепием, но вскоре оказалось, что это «фикция» — нечто вроде предприятия «Кустари». Хотя мама и числилась владелицей дома («Hausbesitzerin»), но, как иностранка («Auslanderin»), имела право полностью платить налоги, но не имела права распоряжаться жилплощадью.

В доме было три квартиры (в разных этажах). В одной из них жили бесплатно (по условиям продажи) две немки, бывшие владелицы дома. Вторую занимала семья банковского служащего Пуасилли, дочь которого, Анита, не желала смотреть на марокканцев. Пуасилли — как местные жители — платили маме за площадь очень мало, по твердым ставкам. В пользовании новой владелицы остались, таким образом, две комнаты в первом этаже, две мансарды под крышей и урожай с трех абрикосовых деревьев.

Выгода была небольшая, но мама утешала себя мыслью, что на покупку дома затрачена весьма скромная сумма долларов, которую она получила от дяди Альфреда, a после того, как тот узнал о смерти дедушки (в счет каких-то старых расчетов). В переводе на немецкие деньги эти доллары превратились в бумажные миллионы, на которые можно было купить целый дом, оказавшийся в конце концов тоже «фикцией». Таковы были «мыльные пузыри» послевоенной Европы.

Наш с Димой приезд из далекой, недосягаемой России произвел некоторую сенсацию среди русских висбаденцев, лейтмотивом настроения которых оставалась тоска по родине. На второй день моего пребывания к маме забежала ее знакомая, обладательница прекрасной виллы m-me Ferrot, урожденная Старицкая, чтобы пригласить нас на обед. При этом она с жаром добавила: «Вы подумайте, какая удача! Мне удалось достать пшена, и у нас будет борщ с пшенной кашей!» Под общий смех я заявила, что лучше приду после обеда, так как пшенной кашей, которая пять лет не сходила у меня со стола, меня никак соблазнить нельзя.

Как только я приехала, мама принялась меня «одевать». Сначала я получила все, что мне понравилось из ее гардероба, а потом пришла посылка с вещами от парижских родственниц. Тут мне хочется поговорить о модах 1923 года, которые, кстати говоря, совсем не подходили ни к маминому, ни к моему стилю и которым мы следовали лишь очень отдаленно. Моды 1923 года интересны не столько сами по себе, сколько своими истоками. Касаясь этой темы, надо прежде всего рассказать об очень интересных вещах, ничего общего с дамскими модами не имеющих, но, несомненно, на них отразившихся.