Семейная хроника Уопшотов

В какой-то степени он был прав, не поддаваясь любопытству, так как «Светлый приют» построили именно для того, чтобы производить впечатление на посетителей. Никто не считал, сколько в нем комнат, — вернее, никто, кроме одной бесцеремонной и тщеславной родственницы, которая как-то посвятила этому делу часть дождливого дня, полагая, что роскошь можно выразить в цифрах. Она насчитала девяносто две, но никто не знал, включила ли она людские, ванные и странные, не имевшие никакого назначения комнаты, некоторые без окон, возникшие в результате многочисленных пристроек, так как дом разрастался, отражая своенравный и эксцентричный склад ума Джустины. Купив большой зал виллы Пескере в Милане, она послала каблограмму архитектору и велела присоединить его к малой библиотеке. Она не стала бы покупать этот зал, если бы знала, что неделю спустя ей предложат гостиную из замка Ла Мюэт; она написала архитектору и попросила присоединить ее к малой столовой, одновременно известив его о покупке четырех мраморных фонтанов, олицетворявших четыре времени года. Затем архитектор сообщил Джустине, что фонтаны прибыли, и, так как места для них в доме не нашлось, запросил ее, одобряет ли она его план пристроить к миланскому залу зимний сад. В ответной каблограмме она одобрила его предложение и в тот же день купила небольшую часовню, которую можно было присоединить к комнате с фресками, подаренной ей ко дню рождения мистером Скаддоном. Частенько говорили, что Джустина купила столько комнат, что не знала, как их использовать, но она использовала все. Она не относилась к числу тех коллекционеров, чьи приобретения гниют в кладовых. Во время того же путешествия ей удалось купить мраморный пол и несколько колонн в Винченцо, но самым внушительным добавлением к «Светлому приюту» из всех, какие ей удалось отыскать в это и в последующие путешествия, были каменные плиты и балки из большого зала Виндзорского дворца. В этот-то покинувший родину зал Мелиса и вела сейчас Мозеса.

Джустина сидела у камина, попивая херес. Ей было тогда, по расчетам Лиэндера, лет семьдесят пять, но волосы и брови у нее были черные как смоль, а лицо в обрамлении как бы приклеенных к голове мелких локонов сильно нарумянено. Тусклые глаза смотрели хитро. Из своих волос, приподнятых над лбом, она устроила высокое сооружение, явно старомодное и напомнившее Мозесу выступающий фронтон Картрайтовского блока в Сент-Ботолфсе. Она относилась к той же эпохе. Но больше всего Джустина напоминала ему ту, кем она когда-то была, — лукавую старую учительницу танцев.

Она поздоровалась с Мозесом с подчеркнутым безразличием, неудивительным для женщины, чье недоверие к мужчинам было выражено еще ярче, чем у тети Гоноры. На ней было дорогое, но просто сшитое платье, а в раскатах ее властного сиплого голоса звучало удовлетворенное честолюбие.

— Граф д’Альба, генерал Бергойн и миссис Эндерби, — сказала она, знакомя Мозеса с теми, кто находился в комнате.

Граф был высокий смуглый мужчина с широкими волосатыми ноздрями. Старый генерал сидел в кресле на колесиках. Миссис Эндерби носила пенсне, ромбовидные стекла которого так слабо держались на переносице, что придавали ее лицу отечный вид. Пальцы у нее были выпачканы чернилами. Мелиса и Мозес подошли к стульям у камина, но те были таких огромных размеров, что Мозес с трудом взобрался и, усевшись, обнаружил, что ноги его не достают до пола. Горничная подала ему стакан хереса и блюдо, на котором лежало несколько высохших земляных орехов. Херес нельзя было пить, и, когда Мозес пригубил его. Мелиса улыбнулась, а он вспомнил ее рассказы о скупости Джустины и пожалел, что не привез с собой в чемодане виски. Затем горничная подошла к дальней двери и зазвонила в колокол; все прошли через зал в озаренную свечами столовую.

Обед состоял из чашки супа, вареного картофеля, кусочка рыбы, чего-то вроде запеканки и разговора, который должна была направлять Джустина и на который отрицательно влияло ее настроение: она была не то утомлена, не то рассеяна, не то недовольна приездом Мозеса. Когда генерал заговорил с ней о болезни какой-то приятельницы, она высказала свою навязчивую идею о вероломстве мужчин. Она не сомневалась, что ее приятельница захворала по вине своего мужа. Незамужние женщины, сказала Джустина, гораздо здоровее замужних. По окончании обеда все вернулись в зал. Мозес остался голодным; он надеялся, что это только сегодня на кухне произошли какие-то неполадки и что, если он будет жить в «Светлом приюте», от него не потребуют, чтобы он довольствовался такой скудной пищей. Джустина играла с генералом в триктрак, а граф сел за рояль и забарабанил попурри из тех слезливых мелодий, которые исполняют на вечеринках с коктейлями и которые так прозрачны в своей чувственности, так вялы и тоскливы в передаче страсти, что оскорбляют слух влюбленного человека. Вдруг свет повсюду погас.

— Опять перегорел главный предохранитель, — сказала Джустина, поворачивая игральную кость к свету камина.

— Может, я починю? — спросил Мозес, стремясь произвести хорошее впечатление.