Семейная книга

Я себе сижу, как вы помните, в некотором отдалении от арены действия, и текст доходит до меня несколько уставшим. Вот и сейчас какой-то маленький мальчик что-то декламирует про страну Израиля, но я ничего не слышу и получаю лишь визуальное удовольствие. Сын мой все время поглядывает в мою сторону — а здесь ли я еще? Перевернутый младенец тоже меня исследует. Бурные аплодисменты, я спрашиваю: конец ли это?

— Ансамбль флейт-класса, — объявляет маленький конферансье на сцене, — наследие наших отцов в нашей стране.

Я обожаю флейту, но в основном на лужайке и ни при такой концентрации городского населения. Количество исполнителей в четвертом классе — четыре, поэтому они играют четыре части, чтобы у каждого было соло, — Нарди, Гайдн, Шенберг и Дворжак, сюита страны Израиля.

Тут уже обозначилась определенная тенденция — ручеек родителей потек к окнам. Несколько пап вытащили газеты и с шумом их развернули. Нехорошо. Я попросил у кого-то спортивную страницу.

По окончании концерта флейт мы уже хлопали с большой осторожностью. Но это было еще не все. Гедерн, увертюра «Леонора» для Людвига ван Бетховена.

Если этот младенец не отведет от меня своего взгляда, просто не знаю, что я сделаю…

Погодите!

Мой сын встает и выходит на сцену. Тихо! Он выходит со стульчиком и пока, как мне кажется, работает реквизитором. «Папа, ты здесь?» — спрашивает его взгляд. «Здесь», — отвечаю я, помахивая ему. Все-таки это мой сын.

Почему не устраивают такие праздники на улице, на лоне природы? Или в бассейне?

Один симпатичный мальчик стоит на стульчике моего сына и утверждает, будто он — Залман-мечтатель. Я решаю послушать, и будь что будет. Все мои чувства напряжены.

— Вы спрашиваете почему, так я вам отвечу — мама сказала так, я пошел и крикнул: ребята, это кот, или кот тоже, и что же? Вы не поверите, он сделал хоп и вдруг схватил его, и вот, и дал ему флакс, и что же? Он же был на стенке нарисован!..

Дети взрываются мощным смехом. Я же чувствую, что, без сомнения, нахожусь в стадии полной сенильности. Я сосредотачиваюсь, прикладываю руку к уху, я весь — чувствительный микрофон, но я не в состоянии разобрать даже одного предложения. Я вижу, что и другие отцы дышат тяжело.

У двери проходят изнурительные переговоры между мамой Залмана и учительницей. Учительница требует сократить программу, мама же указывает на недюжинные усилия, потраченные на подготовку спектакля. Еще три веселых анекдота, и хватит. Учительница: одного достаточно. Мать: три! В конце концов достигнут компромисс: три. Плюс дополнительно про страну Израиля, ребята, он пошел и не нашел, и спросил, и прыгнул, и трах…

Первый час уже прошел. Мать, которая стоит передо мной с перевернутым ребенком, под шумок теряет сознание и падает на пирожные. Я подскакиваю к ней, чтобы помочь выйти на свежий воздух, однако несколько тертых отцов опережают меня и убегают веселыми прыжками на свободу, ждущую за стенами. Ну, это уже конец, конечно?

— А сейчас, — говорит конферансье, — группа «Кукареку» — птицы нашей прекрасной страны!..

Я не так уж сильно люблю детей. То есть я их очень люблю, но понемножку, не всех сразу. Во-первых, артисты из них ужасные, я еще не видел в жизни такой любительщины. Вот теперь, к примеру, они там прыгают с зонтиками под квартет флейт, как Пиноккио, сделанный из дерева. Если помните. Они поют:

— Наш веселый петушок, та-та-та-та гребешок, наш цыпленок что-то там спросонок…

Такой усталости я не чувствовал со времени трехдневного похода. Окон уже не видно из-за гроздьев родителей, висящих на них целыми ротами. Влажность растет. Глаза матерей запали глубоко в орбиты, маленькие братья и сестры хотят пи-пи, отцы курят во дворе в атмосфере открытого бунта.

Мой сын помахивает мне: не уходи, скоро будет мое выступление. Он пишет «будит», вместо спектаклей лучше бы учился правильно писать. Надо поговорить с учительницей. Я протискиваюсь к ней, спрашиваю: когда перерыв?

— Не будет, — говорит она, — концерт и так продолжается слишком долго. Нужно дать каждому ребенку главную роль, — оправдывается она, — иначе они будут завидовать.

Будит что будит, надо сокращаться. Нескольких отцов, счастливых оттого, что их чада уже выступили со своими номерами, унесло ветром, а на сцене идут приготовления к представлению по Танаху в пяти действиях. Видны, по мере возможности, пирамиды и Нил. Мой сын снова раздает реквизит. Я его убью. Воспитанники надевают усы. На этот раз мне удается заглянуть в суфлерский текст, который брат Гили держит передо мной в дрожащей руке:

Египетский полицейский (взмахивая жезлом). Работайте принудительно, лентяи!

Еврей. Мы работаем с восхода солнца, дайте передохнуть!

Полицейский ( Давайте, шевелите задницами, сволочи, только о бунте думаете, а если не будете работать, отведаете моей тяжелой руки!

Еврей. Пожалейте нас!

Полицейский. Чтоб вы пропали, артисты!