Семейная реликвия

Читая про этот комический седой парик, я думал о том, что из всех земных существ человек — самое трогательное и самое беззащитное. Он иногда бывает комичен и нелеп, часто кажется несуразным и беспомощно докучливым, он может вызывать у нас мысли порой досадливые и даже злые, когда нам кажется, что он хочет или невозможного, или того, чего он не должен, не смеет хотеть. Но когда углубишься в эту нелепицу, несуразицу, то улавливаешь в ней даже не умом, а какой-то потаенной частью души нечто величественное и удивительное, как само мироздание. Это нечто: извечное стремление к счастью, потому что счастье никогда не бывает маленьким или смешным. Можно беды и несчастья делить на малые и большие (и помоги нам судьба избежать и первых, и вторых), но счастье может быть только великим, единственно великим или никаким, то есть отсутствием счастья, а по существу пустотой, небытием. И когда это великое счастье выступает в комичном обличье — мечты о седом парике для старой любимой женщины, — улыбнемся, но улыбнемся, как улыбаются другу, который нежданно-негаданно вернулся оттуда, откуда обычно не возвращаются.

«…Я похоронила его в 1982 году, и до последних минут для меня и для него все было интересно и ново».

Старые добрые пьесы состояли из пяти действий. Сегодняшний театр из поклонения динамической действительности с ее бешено убыстряющимся ритмом, не желая подвергать тяжкому испытанию терпение наших нетерпеливых современников, уминает любые, даже шекспировские, «действа» до двух актов.

Но театр жизни не подвластен веяниям и модам. Он живет по извечным законам человеческих судеб. По тем самым законам, которые мудро устанавливали шекспировскую композицию.

Ведь пятое действие — самое интересное. В нем развязываются все узлы, в нем тайное становится явным и высветляется высший смысл человеческой жизни.

Существует еще одна особенность пятого действия. Именно оно потрясает сердца. Сидя на «двухчастной» пьесе, мы часто думаем в конце второй части: сумеем ли поймать такси и перестал ли на улице дождь? А когда перед нами пять действий, мы думаем перед пятым о том, погибнет ли герой, и хотим, чтобы он жил вечно.

Кто-то из тонких психологов заметил однажды, что разница между рассказом и романом в том, что, читая рассказ, даже хороший, мы почему-то хотим, чтобы он поскорее кончился, а читая роман, даже не выдающийся, мы хотим, чтобы он не кончался никогда. Мы настолько основательно погрузились в жизнь героев, их страсти и конфликты, хитросплетения судеб, что расстаться с этим почти невозможно.

«Я похоронила его в 1982 году…»

Утешимся изящным афоризмом Честертона: «Конец жизни не так трагичен, как конец любви».

«…И до последних минут для меня и для него все было ново и интересно».

Не исключено, что кто-нибудь назовет героев этой сентиментальной истории старыми романтиками. Я бы отнес их не к романтикам, а к людям здравого смысла, подразумевая под здравым смыслом реалистическое мышление, углубленное мудростью уже уставшего, но неуспокоившегося сердца. Порой именно люди здравого смысла совершают поступки, которые могут показаться безумными, — они понимают, что еще большим безумием в их положении было бы не совершить никаких поступков.

Сегодня все конференции по народонаселению отмечают неуклонное постарение человечества, но это не только демографическая тема. Это тема самой жизни, а поэтому и литературы. Постарение человечества рождает новые человеческие ситуации, конфликты, новые радости и печали.

Удивительный парадокс — век, наполненный ошеломляющей новизной, изменивший облик мира, оказался и самым старым веком. Самым старым не только потому, что в нем живет, как никогда, много старых людей, но и потому, что мы научились, как никогда, ценить старые, добрые вещи: любовь, справедливость, верность.

И может быть, все же не стоит бояться быть сентиментальным! Сентиментализм — одно из самых трудноопределяемых явлений и в литературе, и в жизни. Он может быть уютной садовой беседкой. Но он может быть и бомбоубежищем. Мило заплаканной щекой. И разорвавшимся от боли сердцем. Пасторальной пастушкой и Анной Франк. Переживаниями бедной Лизы. И комком в горле у космонавта, услышавшего с Земли любимую с детства песню. Он может быть чем угодно. Но не может быть ложью. Это «открытая человеческая система», меняющаяся в зависимости от индивидуальных особенностей характера и судьбы и социальных обстоятельств. Он не может быть ложью. Но может быть ответом на ложь.

И он не может быть жестокостью. Но может быть ответом на жестокость.

Известно, что сентиментализм такая же законная форма литературного творчества, как и любая иная. И — такая же законная форма жизни человеческого сердца, как любая иная.

Жизнь не боится быть сентиментальной, как не боится быть и неправдоподобной.