Семейная реликвия. Ключ от бронированной комнаты

«Что это может значить? Может быть, все не совсем так, как сказала Эвелина? И масштаб не такой ужасный всего произошедшего, как она нарисовала, ведь у страха, как известно, глаза велики. Или это — подстава? Нет, в том, что звонила Эвелина, далеко не паникерша и не фантазерка, абсолютно уверен. Почему же тогда не открывают? Сейчас узнаем». — И он набрал номер мобильного телефона Эвелины.

— Эвелина, слышишь меня хорошо? Я приехал. Да что-то в фитнес попасть никак не могу.

— Ой, Геннадий Александрович, наконец-то вы приехали. Подождите минуточку. Я сейчас, мигом. Я здесь, не волнуйтесь.

Дверь вскоре открылась. На пороге стояла сама не своя Эвелина, растрепанная, бледная, напуганная.

— Запоздали вы немного. Все уже разъехались. Милицейские тоже отчалили. Вы только не нервничайте, не пугайтесь и смотрите, не дай бог не упадите, Геннадий Александрович, а то здесь стекол полно, можно порезаться, — торопливо проговорила она, пропуская хозяина внутрь здания. — А еще лучше — даже не присматривайтесь к этому кошмару. Все это ерунда, по большому счету все поправимо. Завтра с утра мы все отмоем, отчистим, уберем и починим, что сможем… Я уже всех наших предупредила. Будут как на коммунистическом субботнике трудиться. За денек, думаю, справимся. А то и ночью поработаем.

Геннадий вслед за ней прошел вперед по темному и кажущемуся совсем чужим коридору, чувствуя под ногами хруст стекол и неприятный звук отлетавших от башмаков пустых помятых банок из-под «Пепси», «Спрайта», минеральной воды и других напитков, стоявших раньше в витрине холодильника возле самой раздевалки. Посмотрел туда, где тот всегда прежде находился. Холодильник со сломанной дверцей валялся на полу. Потом, поняв, что наступил на какую-то плотную бумагу, нагнулся и поднял ее с ковролина, покрывавшего весь достаточно узкий коридор, в котором располагалась администрация. Это был один из многих плакатиков — предметов просветительского творчества Эвелины, развешанных ею еще на заре становления клуба. Монотонно, без всякого энтузиазма прочел вслух аккуратно выведенную на нем черной тушью любимую строфу главной менеджерши из сборника молодой и модной поэтессы — модернистки Ольги Артемьевой, которую она цитировала к месту и не к месту: «Париж — для влюбленных, Лондон — для эстетов, Москва — для пьющих, Рим — для поэтов…» Наискосок через весь бумажный лист чьей-то рукой было коряво выведено фломастером огромными розовыми мазками обычно пишущееся хулиганьем на заброшенных заборах нецензурное слово из трех букв с восклицательным знаком. Прочтя почему-то также вслух и его, Геннадий бросил кусок ватмана на то же место на пол и неожиданно резко спросил свою спутницу:

— Эвелина, зачем ты меня успокаиваешь? Я же не мальчик. Ты меня не успокаивай. Переживем. Пережили голод — переживем и изобилие. Так ведь? Скажи лучше о главном, люди все живы? Как ты сама, что с тобой произошло? Как ты все это выдержала, в конце концов?

— Живы, слава богу, все живы. Вовку, охранника, избили сильно. Очень сильно. Он весь в кровоподтеках и синяках, возможно даже ребро сломано. Его в «Склиф» увезли. Обещал позвонить. У Валюши Черненко, гимнастки нашей, бывшей чемпионки страны, и у легкоатлета, мастера спорта Игната Николаевича Дробовицкого, — тоже серьезные травмы. У некоторых клиентов, находившихся в это время в клубе, сердечные приступы даже случились. У двоих, точно знаю, чуть ли не инфаркт. Врач так говорил. Всех их в разные больницы «скорая» увезла. Что касается остальных, кто был здесь в это время, то они чуть ли не до вашего прихода здесь оставались. Их милиция опросила и совсем недавно домой отпустила. А я вот решила вас дождаться. Не представляете, что они со мной вытворили. А что хотели сделать — сказать страшно и стыдно даже. Только в себя начала приходить, не знаю даже, как чувствовать себя завтра буду. Я вас, кстати, не одна дожидаюсь. Если б не этот человек, не знаю, чтобы со мной и было. Он меня первым увидел и развязал.

— О ком ты? Что за человек? — спросил Геннадий и тут же ахнул, потому что Эвелина, проведя пальцами по клавишам, включила в коридоре яркое освещение. Но не только от залившего коридор света, но и оттого, что он увидел белое, как маска, лицо Эвелины с огромным синяком на скуле и с совсем заплывшим правым глазом.

— Красивая я, правда? — спросила она его. — Как я вам такая нравлюсь? Не пугайтесь, Геннадий Александрович, все это пройдет быстро. Как на кошке заживет. А со мной здесь вас дожидается Иван Петрович, его тесть ваш в подмогу к вам прислал. Он-то меня и распутал, несчастную.

— Какой еще Иван Петрович? — не сразу понял Гена.

— Как какой? Сыщик известный. Он же Аллино убийство расследует. Крутой, видно, мужик, знающий, опытный. — Эвелина предусмотрительно распахнула дверь своего кабинета перед Геннадием. — Заходите, знакомьтесь.