Семейная реликвия. Месть нерукотворная

Но все это было не самым главным из того, что до глубины души расстроило сегодня Надежду Васильевну. Ко всем невзгодам, обрушившимся на них после переезда из Оренбурга, за долгие годы жизни в столице Узбекистана она худо-бедно, но все же привыкла. Тем более к своим и своих сестер так называемым социальным условиям. Больше всего ее в данный момент волновала судьба Любочки. Несмотря на возраст, она опять была одна. Ее затянувшийся роман с сослуживцем-врачом из окружного военного госпиталя дал, что называется, глубокую трещину. Аркадий был человек степенный, женатый. На окружающих производил приятное впечатление. Любочке же клялся в своей любви далеко не первый год, обещая при этом непременно разойтись с женой. Но, будучи человеком мягким по натуре, совестливым и слегка, как все интеллигенты, боязливым, каждый раз, когда их роман с Любочкой становился предметом шуток и насмешек в коллективе работавших с ними военврачей, снова возвращался к своей жене. Вдобавок ко всему многолетний ухажер младшей сестры Надежды Васильевны безобразно боялся разбирательства своей личной жизни на парткоме, а того пуще — на парткомиссии. Хирург он был превосходный, что называется, золотые руки, и местом работы к тому же серьезно дорожил. А то, что местные партийные бонзы обращались к нему за помощью, направляя на консультации своих родных, близких, знакомых, Аркадий это прекрасно понимал, было именно тем фактором, который до поры до времени удерживал партийную организацию военного госпиталя от вынесения его вопроса на всеобщее обсуждение, что, в свою очередь, явно тянуло бы на «строгача» и перевод в какую-нибудь дыру типа Кушки или Термеза. Знала об этом и жена Аркадия, в арсенале которой был припасен и вариант «телеги» на имя начальника госпиталя, и копии под копирку, соответственно, секретарю парткома. Однако использовать такой метод удержания, а может, даже и возвращения мужа, имевшийся у нее в запасе, ей пока не очень хотелось, поскольку еще больше не хотелось уезжать в узбекскую глубинку.

Что касается Любочки, работавшей окулистом в том же госпитале, то она спокойно и стойко переносила насмешливые взгляды сослуживцев и помчалась бы, как декабристка, с предметом своего обожания хоть на край света. И в этом ей никакой партком указом бы не был. Но все же так получалось, что как только волна народной молвы вокруг их романа достигала своего апогея, Аркадий снова возвращался к жене, искренне заверяя Любочку в том, что это в последний раз и он так «больше никогда делать не будет». И так каждые полгода. Сегодня случилось именно это. Любочка была вся в слезах, проклинала свою жизнь, обвиняя во всем Аркадия и то, что «связалась с этим негодяем и бабником». И никаких советов и уговоров сестер не слушала вовсе. Не хотела да и не могла даже их слушать и слышать.

Серьезно волновало Надежду Васильевну и здоровье средней сестры. Пройдя всю войну с первого до последнего дня с действующей армией хирургом в полевом госпитале, она была самым высококлассным специалистом. Подчас циничная и жесткая, как большинство представителей этой профессии, она в то же время оставалась сердечной, отзывчивой женщиной. И то сказать, что, уйдя добровольцем в первые же дни 41-го на фронт, получив достаточно высокое для женщины звание майора медицинской службы, Вера ни разу серьезно не заболела, даже простудой, за все четыре года, несмотря на все тяготы и лишения, которые довелось ей вынести, почти всегда находясь рядом с передовой. Бог миловал! Ни разу она не была ранена, хотя ее госпиталь, приписанный к третьему Украинскому фронту, часто бомбили и не раз выводили из окружения: под Киевом и под Сталинградом.

«А теперь вот Вера без мужской поддержки стала постоянно болеть. Да и дочке Любы нужен, без сомнения, отец, чтобы и у нее была нормальная жизнь и семья, — думала Надежда Васильевна, выйдя на залитую солнцем улицу. — А то что же это такое получается, три женщины в одном доме, тем более без удобств, и ни одного мужика!»