Семейная тайна

Галкины губы были холодными, пахли речным ветром, и пальцы оказались совсем ледяными, когда прикоснулись к его щекам, притягивая еще ближе.

Но ему не было до этого никакого дела.

Потому что Галка впервые была так близко, не отталкивала, не высмеивала, открыто приникала к его груди…

В тот вечер больше ничего и не было. Они ведь были студенты-общажники – им, сходящим с ума от вдруг нахлынувшего чувства, просто некуда было податься. Они слонялись по Москве, как бродяги, заходили во дворы, целовались в подворотнях, исступленно гладили друг другу волосы, виски, щеки…

И Воронцов в тот вечер думал: черт с ней, с Москвой, зачем она ему сдалась?! Куда там Галку распределили? В Челябинск? И прекрасно! Они успеют еще расписаться и принести в комиссию соответствующие бумаги, чтобы им поменяли направления на один – город.

А его мечты…

Да и хрен с ними, на кой они нужны, когда Галкины чуть обветренные холодные губы прикасаются к виску.

На следующий день у общежития ему навстречу шагнула Лидия – очень красивая, в заграничном темно-синем плаще, с волосами, уложенными золотистой короной, – и смущенно глядя в землю, трогательно алея щеками, сказала:

– Алеша, я беременна!

Сейчас, сорок с лишним лет спустя, он мог признаться себе, что обрадовался. Подло, гадливо обрадовался, что все решилось за него. Что ему не нужно делать выбор. Что теперь он должен, обязан просто, и никто не посмеет его упрекнуть. И перед самим собой он останется честен. Ведь он же не может бросить беременную от него девушку? Не может, нет, он же не последний подонок. Он женится на ней, а то, что эта женитьба решит все его проблемы, – так что ж, он этого не искал, не стремился. Даже, напротив, вынужден пожертвовать собой, чтобы…

В тот момент он, конечно, в жизни не признался бы, какое облегчение затопило его изнутри.

Нет, весь вечер он ходил мрачнее тучи, а потом безобразно напился, жаловался какому-то случайному собутыльнику в пивнухе на свои беды, а под утро заявился под окно женского общежития, орал, звал ее. Галка спустилась к нему в пальто, накинутом поверх ситцевого халатика, и в домашних тапочках. Он почему-то не мог оторвать взгляд от этих ее бледных щиколоток, все думал, что ей, наверно, ужасно холодно сейчас. Она выслушала его молча, коротко кивнула и произнесла:

– Ладно, Лешка, я поняла. Все нормально. Идея с самого начала была так себе. Желаю вам с Лидой большого человеческого счастья.

Он попытался обнять ее, сграбастать руками, и – Галка резко вырвалась, оттолкнула его ладонями в грудь:

– Э, нет, дорогой! Руки не распускай! И давай-ка пойди проспись, от тебя перегаром несет. Тоже мне, будущий отец.

Вернувшись к себе в общагу, он повалился на кровать, подмял под себя тощую подушку и, уткнувшись лицом в согнутый локоть, вдруг зарыдал, как баба, – от осознания, что потерял Галю.

А потом уснул.

И, когда проснулся, ему показалось, что все, в общем-то, сложилось довольно неплохо.

«Вот оно!» – осознал вдруг Алексей Михайлович, затылком ощущая взмокшую от пота подушку.

Вот он, тот поворотный момент, ошибка, обесценившая все. То, что началось со лжи – лжи в первую очередь самому себе, – ничем иным и закончиться не могло. Тем более когда ложь многие десятилетия наслаивалась, становясь все более привычной, почти незаметной, и все же отравляя своим ядом каждый прожитый день.

Он женился на Лидии, стал отцом маленькой Александры.

И вопрос с распределением тут же решился: отец Лидии, профессор Гладышев, взял его в ординатуру в санаторий.

И поселился он вот в этом самом доме.

И каждый день, именно каждый день, он говорил себе: ведь я же хороший врач, честный человек, я помогаю людям, я несколько жизней спас, в конце концов. Ведь я же не занял ничье место, никому не стало хуже оттого, что я нашел тогда способ остаться…

Он повторял это – и почти верил самому себе.

Почти.

И с головой уходил в работу, оставив полностью на попечение Лидии дом и появившихся один за другим детей. Потому что лишний раз находиться в этом доме ему было тяжело, словно все стены здесь напоминали ему о совершенной в свое время сделке.

Лидия, наверно, была ему хорошей женой. Всегда оставалась такой же мягкой, теплой и удобной. Не кричала, не пилила. Если ей что-то было от него нужно, она как будто становилась еще мягче, еще заботливее – милая, кроткая, тихая, нежная. Она словно бы обволакивала его своей мягкостью и теплотой, спутывала по рукам и ногам, обкручивала горло, как будто все туже кутая его в мягкий, теплый кашемировый шарф…

Иногда ему казалось, что он сейчас задохнется, сию минуту. В такие моменты Воронцов разражался бранью, стучал кулаком по столу и орал на жену:

– Делай как хочешь! Только меня в это не впутывай, поняла? Не желаю ничего об этом знать!

И Лидия, кротко опустив глаза в пол, с нежной улыбкой говорила:

– Конечно, Алеша.

Да, наверно, Лидия была ему не самой плохой – женой.

Просто она была не Галка.