Семейная тайна

…Деревня открылась вдруг сразу, как только они поднялись на гребень небольшого холма. Роман Петрович хорошо знал эти места. Подростком вместе со сверстниками, такими же, как и он, сорванцами, тщательно обследовал все окрестности. Правда, близкая деревня эта была для него и его друзей зоной запретной, здесь всегда вспыхивали драки между городскими и деревенскими. Сейчас он, взрослый и проживший уже достаточно долгую жизнь человек, со смешанным чувством радостного узнавания и печали смотрел на этот живописный уголок родной земли. Босоногие мальчишки и девчонки его детства выросли, переженились, нарожали детей. Некоторые остались дома. А иные разлетелись по стране, сохранив в сердце эти утопающие в зелени улицы, белую колокольню на холме, поваленную кладбищенскую ограду… А вон те отштукатуренные и побеленные низкие строения под покатой темно-бурой крышей (животноводческий комплекс?), они тогда уже были или появились впоследствии?

— Я здесь бываю каждое утро, — прервал молчание отец. — Эта деревня мне напоминает другую…

— Та, другая, была на фронте? — догадался Роман Петрович.

— Да…

— В наших краях?

— Да…

На отцовское лицо легла темная пелена. Видимо, воспоминания, волновавшие его, были не из приятных. Зачем же тогда он снова и снова, каждый день, возвращался в эти места, вид которых воскрешал в его душе память о «тех» местах, бередил старую рану?

— И все же я тогда был прав, — сказал Петр Ипатьевич, но уверенности не было в его голосе. — Этот старший лейтенант не понимал самого главного…

— Какой лейтенант?

— Я тебе говорил о нем. Ярцев. Учитель твоего главного инженера. Он не понимал: в трудных обстоятельствах все решает авторитет начальника. Есть он — и все будет хорошо. Нет — все полетит к чертовой матери.

Губы отца побелели. Вязаная шапочка съехала набок, придавая ему комичное выражение.

«Бедный старик, — подумал Беловежский. — До сих пер его волнуют детали, частности… И это не дает ему возможности охватить мысленным взором происшедшее в целом и вынести справедливое суждение».

— А что Лысенков, твой бывший ординарец? Ты ему, отец, чем-нибудь обязан? — спросил Роман Петрович. Он давно хотел поинтересоваться отношениями отца с завгаром. Ему не по душе была настойчивость, с которой Лысенков требовал от него каких-то услуг.

Отцовский ответ обескуражил Романа Петровича.

— Прохвост он. Понимаешь, один человек прислал мне полуграмотное письмо, в котором честит Лысенкова почем зря, называет трусом и лиходеем. Я написал Лысенкову, потребовал от него объяснений. Однако он ничего объяснять не стал, а стал требовать, чтобы я сообщил ему адрес автора письма. Тут уж я решил: шабаш. Адреса ты не получишь. От этого Лысенкова чего хочешь можно ожидать. Натворит делов, а мне отвечать. Так он вздумал мне угрожать. Он — мне? Представляешь?! Вот прохиндей!

Отец повернулся и побрел по тропинке назад, к оврагу. Со спины — узкоплечий, ссутулившийся, понурый, в нелепой вязаной шапке, сбившейся на одно ухо, он выглядел бегуном-неудачником, до срока сошедшим с дистанции.

___

Если бы кто-нибудь еще месяц назад сказал Николаю Григорьевичу Хрупову, что он превратится в «подружку» директорской жены Медеи Васильевны, он бы счел его сумасшедшим. Однако же что-то вроде этого произошло.

После того как Хрупов однажды вечером появился в директорском особняке с золотым кольцом, купленным Надеждой на толкучке, он встретился с Медеей еще один раз. Она сама позвонила ему на работу (Беловежский в то время был в отъезде) и назначила свидание — для того, чтобы окончательно решить вопрос с кольцом.

Встреча произошла в пригородном кафе «Золотая рыбка».

…Стоял август. Даже сейчас, вечером, было жарко, душно. Хотя море плескалось где-то рядом, свежести не чувствовалось.

Они сидят рядком на деревянных чурбачках и потягивают из бокалов кисленькое сухое вино. Сегодня Медея выглядит не так, как в прошлый раз. По-другому. Что значит «по-другому»? Лучше? Хуже? Хрупов не знает.

Тогда у Медеи гладкие, отливающие золотом волосы были перехвачены зеленой лентой. Сейчас у нее высокая замысловатая прическа. Неужели из-за него постаралась? Берегись, Хрупов! Что-то ей от тебя надо.

— Хорошо здесь, — облизывая губы, говорит Медея.

— А если муж узнает о нашем свидании? — спрашивает Хрупов.

— Что скажет Рома? Да ничего. Он ведь знает, что я его люблю. Моя любовь к нему — это оправдание всей моей несчастной жизни, искупление, что ли…

— А есть что искупать?

Она ответила со вздохом:

— Есть. Дура была. Мне казалось: главное в жизни брать, брать, брать. И ничего не отдавать. Мне кажется, что чувство собственности у меня было развито с детства. Мне до сих пор запомнилось одно лето. Ласковое солнце, запах земляники на лесной поляне, вкус парного молока. Молоко хранило теплоту коровьего вымени и поначалу вызывало у меня легкую тошноту, а впоследствии даже нравилось.