Семейная тайна

Дарья ходит бледная, молчаливая, тяжело переживает, пожалуй, первую — за тридцать лет — ссору с мужем. До слез ей жаль своего Митю и хочется утешить его да приласкать. А нельзя, надо твердость проявить, в его же интересах, а то весь дом по бревнышку растащит.

Дмитрий Матвеевич дуется на свою половину, не ожидал от нее такой душевной черствости.

И от дочери поддержки не жди. Она не может простить ему сватовства Лысенкова. Да если бы все сватовством и кончилось! Так нет. Лысенков не унялся. Не выбросил дури из головы. Вчера приходит Лина с работы сама не своя, на локте ссадина.

— Передайте, папаша, своему дружку, что, если еще раз ко мне сунется, я его в тюрьму засажу! Старый хулиган!

Она шла по своим делам, когда к тротуару подкатила «Волга». Лысенков высунулся в окно, предложил девушке, подвезти ее. Лина отказалась. Тогда он вылез, ухватил за руку и попытался силой втащить в машину. Она сильно дернулась, ободрала об угол дверцы руку и ушла.

— Смажь йодом, обязательно смажь, дочка, — сказал он, но по лицу дочери увидел, что в эту минуту она меньше всего расположена внимать отцовским советам.

Дмитрий Матвеевич вконец расстроился. Чувствовал себя виноватым перед дочерью за то, что случилось.

Он вдруг подумал, что неприятности начались у него с того дня, когда принял предложение Лысенкова подбросить его с овощами в соседний город. Машину завгар дал, а денег за услугу не взял. Замыслил содрать с Примакова плату покрупнее. А когда дали ему от ворот поворот, тут он и давай порочить Дмитрия Матвеевича и его дочь на всех перекрестках.

Так оставить этого нельзя. Пора окоротить Лысенкова.

…На дворе моросил дождь, покрывал асфальт темным узором в крапинку. Дмитрий Матвеевич двигался вперед, подчиняясь бушевавшему в нем гневу.

Вот и знакомый двухметровый забор, выложенный из крупного серого камня, с выдавленными наружу затвердевшими нашлепками цемента, железная дверь. Он нажал на кнопку звонка, раздался злобный собачий лай, знакомый голос, шаги.

— А-а, это ты? Тебе чего?

На пороге стоял Лысенков, глядел на Примакова. За его спиной, во дворе, здоровенный кавказец со знакомым лицом тащил к распахнутым дверям сарая огромный, скрепленный стальной лентой ящик. Споткнулся, ящик выскользнул из рук, тяжело грохнул о глазурованную плитку дорожки.

— Эй, Автандил, ты бы поосторожней… Ну так чего тебе?

Примаков спросил:

— Что? На порог не пустишь?

— Да я тебя вроде в гости не звал, — сказал Лысенков, но сделал два шага назад, пропуская Примакова.

— А вот звал, — входя произнес Дмитрий Матвеевич.

— Ты что, дочь надумал мне отдать? Да не нужна она мне… У меня девах знаешь сколько?

Примаков сперва оторопел от нарочитой наглости лысенковских слов, но потом догадался, что тот нарочно заводит, злит его, чтобы не сумел высказать то, ради чего пришел сюда.

— Ты мою дочь не трожь, не пара она старику, — хмуро проговорил слесарь, чувствуя, как пальцы сами собой сжимаются в кулаки. — Подале держись. Понял?

Лысенков скрипнул зубами, хотел что-то сказать — судя по выражению лица, угрожающе-злое, но в последнее мгновение передумал и, осклабившись, произнес:

— Ты ко мне выпить пришел? Ай-ай-ай! Нехорошо. Думал, я тебе прошлый раз поднес, так ты теперь каждый день ко мне ходить будешь? Нет, голубчик, не выйдет! Эй, Автандил, подсоби, друг, надо гостя проводить.

— Я тебя предупредил, — хмуро сказал Дмитрий Матвеевич. — А в случае чего, найду управу и на тебя, и на твоих дружков.

Он с грохотом захлопнул за собой железную дверь.

___

Механического цеха не узнать… Перестройка, начавшаяся с инструментального, докатилась и сюда. Оборудование окрасили в светлые, нарядные тона, под ноги на бетон положили разноцветную плитку, стены побелили, закопченные фрамуги отмыли до блеска, где недоставало, вставили новые стекла. В бытовках красота, белый кафель, для курения — красивые металлические урны, все остальное — тоже в порядке.

Теперь дошло дело и до территории. Объявили субботник для уборки, поставили задачу — расчистить прилегающий к механическому цеху с тыльной стороны обширный пустырь. Чего тут только нет — заржавевшие металлические конструкции, мотки спутанной проволоки, доски, бумага, тряпки, грязь!

Примаков подошел к бригадиру, попросил выделить ему долю, чтобы, управившись во дворе, он мог отправиться в цех и немного потрудиться над своим приспособлением для шлифовки сегментов.

— Давай, Матвеич, мастери свою машину, — одобрительно сказал ему Бубнов. — Мы ее знаешь как ждем.

От этих слов в груди у Примакова разлилась приятная теплота, словно и не было неприятной сцены у Лысенкова и напряженности дома. С охотой принялся за работу. Не заметил, как пролетело время. Спохватился, глянул на часы: ну ничего, успеет часок со своей «железкой» повозиться.

Направился к цеху. На дороге у него возник Шерстков. Привыкший задирать, дразнить людей, он и сейчас не удержался, хотя потом и жалел о сорвавшихся с языка глупых словах:

— Зря стараешься, дядя. Я только что в Аллее передовиков был. Так вот, выставили твою карточку. На траве лежит и в небо глядит. Все. Ти-ти, улети.