Семейная жизнь Федора Шаляпина: Жена великого певца и ее судьба

Дети еще жили сказочными воспоминаниями прошлого, а Шаляпин в Петрограде не находил себе места и писал — почти в неизвестность — Иоле Игнатьевне: «Сейчас молю Бога, чтобы вы приехали в Москву благополучно… Бедные мои детишки, чего они только не натерпелись…» О себе он сообщал: «Здесь в Питере я живу пока что благополучно. Мне пока никто не угрожает, и, если не считать разных секвестров и налогов, то все пока слава Богу».

Со своей стороны Шаляпин делал все возможное, чтобы спасти свою семью от окончательного разорения. Он выхлопотал у Луначарского «охранную грамоту» на часть золотых вещей, которые у него еще не успели конфисковать, а также разрешение для Иолы Игнатьевны получить ее драгоценности, хранившиеся в банке. Эту бумагу Шаляпин послал ей с Мамонтом Дальским. Иола Игнатьевна и дети благополучно, хотя и не без приключений, вернулись в Москву.

В это время — март 1918 года — уже можно было понять, с какой разрушительной силой воздействовали эти ненормальные условия новой жизни на души людей. В них поселился страх, люди перестали доверять друг другу. Между ними пролегла ледяная стена молчания.

Посылая письмо с Мамонтом Дальским, давним своим знакомцем и другом, Шаляпин предупреждал Иолу Игнатьевну: «С Дальским о политике не говорите (это ненужно), примите его любезно и окажите ему внимание».

Теперь Шаляпин старался не доверять никому. Пройдет совсем немного времени, и он напишет Иоле Игнатьевне: «Прошу тебя и вас всех вообще быть крайне осторожными и ничего не говорить о политике даже с нашими друзьями и знакомыми. Потому что вообще ничего не известно, что у кого в душе».

В это время связь между Шаляпиным и его семьей была почти прервана. Телефон использовался только на военные нужды, и обывателю было к нему не подступиться. Письма и записки передавались с оказией. Почта не работала. «Сейчас в России никто ничего не хочет делать», — сокрушался Шаляпин.

Он кратко сообщал о себе: «Здоров. Много очень работаю». Пытался казаться спокойным, хотя чувствовалось, что «новые порядки» уже начали раздражать его: «С каждым днем жизнь становится труднее и труднее. Частная торговля запрещена, и, вероятно, скоро придется ходить в общественные столовые». Но, кажется, такая перспектива его устраивала мало…

Вновь и вновь он возвращается к мысли об отъезде. Он надеется, что по окончании гражданской войны они все уедут отсюда и будут жить спокойно. Несмотря на свои социал-демократические взгляды и близость к революционерам, Шаляпин ничего так не ценил, как обыкновенную достойную человеческую жизнь, и проститься с ней навсегда ради каких бы то ни было высоких целей и идеалов было для него немыслимо. «…A пока мужайся и не отчаивайся, — успокаивал он Иолу Игнатьевну. — Нужно еще потерпеть». И они терпели…

В апреле 1918 года Шаляпин сообщил Иоле Игнатьевне, что он вернулся в Мариинский театр, откуда его изгнали в самом начале революции за его независимую позицию. Некоторое время Шаляпин с успехом выступал в Народном доме в Петрограде, но без него дела в Мариинском театре пошли настолько плохо, что дирекции пришлось смирить свою гордость и пойти к нему на поклон. Шаляпина приглашали в театр не только как артиста, но и как «духовного руководителя художественной частью». Ему также предложили возглавить Большой театр в Москве, но Шаляпин отказался, боясь «всяких московских пройдох и тамошних интриг». Москва по-прежнему оставалась для него вражеским городом.

Жизнь в Москве между тем действительно становилась все тяжелее. Из Петрограда Шаляпин советовал Иоле Игнатьевне крепиться и беречь свое здоровье, но и сам он начинал серьезно задумываться о будущем. Деньги стремительно обесценивались, и Шаляпин боялся, что вскоре он будет не в состоянии прокормить своих детей. Пока же он мог посылать им часть продуктов, заработанных в качестве гонораров за выступления. Времена изменились: теперь ему платили мешками с крупой или мукой, буханками хлеба или маслом — и он радовался этому!