Семейное дело

Переодевшись «в родное»: чёрные кожаные штаны, футболку и кожаную жилетку, Газон вышел за ворота колонии, постоял, переваливаясь с носков на пятки и озираясь в поисках лавки или магазинчика, не нашёл, смачно выругался, показал ни в чём не повинным воротам неприличный жест и медленно двинулся к автобусной остановке, попинывая мелкие камушки и обдумывая, как жить дальше. В карманах кое-что звякало: Родина обеспечила уйбуя не только изоляцией от общества, но и нудной работой и честно расплатилась со страдальцем, так что на бутылку (а то и две) виски и на дорогу до Москвы вполне хватило бы. И именно этим — построением приемлемого маршрута — Шапка и занимался со всей доступной ему серьёзностью.

— Значит, надо выпить. Потом поехать… Не, ща выпить не получится, значит, надо доехать туда, где выпить, а потом поехать снова…

Алкоголиком Газон не был, просто в силу генетических особенностей для полноценного функционирования мозгам Красных Шапок требовался алкоголь, идеально — виски, поскольку от водки дикари становились буйными, вот уйбуй и прокладывал кратчайший маршрут к точке продажи вожделенного напитка.

— На машине, наверное, надо поехать, но угонять нельзя…

Он остановился у покосившегося голубого навеса, по складам прочитал расписание автобуса, посмотрел на возвращённый ему телефон, выругался, увидев, что аппарат за полгода разрядился, попытался определить время по солнцу, снова выругался и замер, привлечённый едва заметным движением в ветвях соседствующего с остановкой дерева.

«Белка?»

Несколько секунд Газон не шевелился, а затем подхватил с земли камень размером с детский кулак и метнул его в цель, продемонстрировав знаменитое умение Красных Шапок в кидании — некогда дикари считались лучшими пращниками планеты.

Белка сорвалась с ветки, злобно мяукнула и порскнула в кусты.

— Значит, не белка, — глубокомысленно заметил уйбуй. — Кошка, значит. А ежели, допустим, была бы белка, то я, значит, мог поручиться, что тёмным вмазал смело…

Однако насладиться воображаемой победой над навами у Газона не получилось: к остановке подъехал маршрутный «пазик», и дикарь полез в салон.

* * *

Невдалеке от железной дороги, у старой гати, что выходила со стороны Чёрного болота в лесок, обосновалась компания рыбаков: трое мужичков лет под шестьдесят, в сапогах, кепках и ватниках, которые пока, по дневному теплу, были скинуты и ждали ночного часа, когда от воды пойдёт августовская, почти осенняя прохлада.

Вещи мужики кинули у гати, однако ловили неподалёку, в старице. С утра тягали рыбины одну за другой, радостно кидая сверкающий чешуёй улов в ведёрки и соревнуясь в добыче, но ближе к обеду клёв кончился, с час уже, если не больше, пополнения в вёдра не поступало, и вместо весёлого смеха да шутливой похвальбы потянулся над водой неспешный разговор. Сначала, как водится, о международном положении и о том, что «раньше было лучше», но постепенно перешли на вещи близкие и понятные: дети, внуки, что к зиме будет и обо всём, что всех касается.

— У меня Анисим двух механизаторов увёл, — сердито сообщил Иваныч, бывший председатель совхоза, а теперь — сельскохозяйственной фирмы.

— Совсем? — осведомился Михалыч, старинный его приятель из города.

— Сначала думал, что совсем. Потом поехал к нему, говорю: «Что же ты делаешь, стервец? У меня ведь осень! Самая страда!» Он вроде смутился. Сказал, что больше пока не будет.

— Так и сказал: «стервец»? — не поверил Петрович, счетовод.

— Так и сказал, — кивнул Иваныч. — Я ведь его ещё мелким помню. Бегал тут…

— Папаше его так не скажешь.

— Угу.

Помолчали.

— Деньгами сманивает? — уточнил Михалыч, пока мысли о богатстве Чикильдеева-старшего не ввергли мужиков в тоску.

— Да, чтоб его, — подтвердил Иваныч. — Ему курорт строить надо.

— Сейчас не отпустишь, мужики зимой пойдут.

— Зимой я к нему и сам сходил бы, — не стал скрывать тот. — На такие-то деньги.

— Плиточником?

— Да. Или бригадиром.

— Зимой к нему много народу пойдёт, — хмыкнул Петрович. — Деньги неплохие, да и рядом совсем. За зиму мы ему старый дом отремонтируем, а к следующей зиме он новые корпуса поставит.

— И мы опять к нему.

— Вот-вот.

Перспектива двух подряд удачных зим заставила мужиков заулыбаться и помолчать, прикидывая, что они будут делать с заработанными деньгами.

Но Михалыч по обыкновению всё испортил.

— О волке слышали? — осведомился он, прервав мечты на том самом месте, где до выданной Анисимом получки никак не может добраться жена — руки коротки.

— Слышали, — ответил помрачневший Иваныч.

А Петрович даже огляделся, без слов подтвердив, что и слышал, и относится к информации очень серьёзно.

— И что думаете?

— Взбесился зверь. Бывает.

— Только егеря говорят, что не может у нас волка быть, — прищурился Михалыч. — Ушли они сейчас.

— Взбесился, — повторил Иваныч и слегка пожал плечами.

— А кто, если не волк? — спросил Петрович, медленно сматывая леску. — Оборотень? Так это сказки.

— Может, и так.

— И не полнолуние сейчас.

— Если оборотень сказки, то и полнолуние тоже, — заметил Михалыч.

Мужики замолчали.