Семейное дело

Озёрский уезд, 1920 год, август

В кромешной тьме августовской ночи телефон затрезвонил иерихонскими трубами. Не так мощно, но так же громко. Хотя… В темноте все звуки громки.

Как бы там ни было, телефонный звонок взорвал спальню и должен был перепугать её обитателей, но этого не произошло — председатель уездной ЧК к ночным звонкам привык.

Правая его рука легла, разумеется, на спрятанный под подушкой револьвер — тоже привычка, — и вздрогнул Отто от громкого звука — естественно, но не испугался. Чуть приподнялся, снял трубку левой и хмуро бросил:

— Лациньш… У-у… Да говори громче, вша тифозный, видишь: не слышу, сволошь… — По-русски Лациньш говорил чисто, но иногда нарочно коверкал слова. — Кто?!

— Бруджа…

— А. — Окажись собеседником кто иной, Лациньш, возможно, вспылил бы и долго, с наслаждением, материл побеспокоившего его товарища, но товарища Бруджу бывший латышский стрелок уважал за стойкость, волю и настоящую революционную бескомпромиссность, признавая, что русских холодный Пётр ненавидит даже больше, чем он, проходивший выучку у палачей Троцкого. — Что случилось?

— Подымайте ЧОН, товарищ Лациньш, — быстро произнёс Бруджа. — Прямо сейчас поднимайте, а то уйдут.

— Кто уйдёт?

— Озёрская с дочерью…

— Они же мирные, — проворчал Отто, снимая руку с «нагана».

— Внешне — мирные, — торопливо ответил Бруджа. — А на деле — связные белых.

— Графиня? — не поверил главный чекист. — Она сидеть в поместья ниже воды, тише травы…

«Наоборот, придурь человская», — едва не брякнул вампир.

— …Вот когда займёмся недвижимостью, тогда и разберёмся с этой пережиток царского режима. — Лациньш зевнул.

— У них пулемёт на чердаке. «Льюис»! Лично видел.

— Это серьёзно… — Идти под пулемёт, да ещё среди ночи, Лациньшу не хотелось даже во главе ЧОНа. Пулемёт, он ведь без разбору лупит, прилетит шальная пуля — и всё, лежи в красном гробу и слушай траурные речи красных товарищей. А в гроб Лациньшу не хотелось, не для того он в ЧК подался, чтобы ради каких-то идеалов жизнь свою молодую терять.

Однако Бруджа прекрасно знал повадки начальника и нашёл нужные слова, заставившие того увлечься нападением на усадьбу, не дожидаясь, когда поднимется в цене недвижимость:

— Графиня у белого подполья казначеем служит, товарищ Лациньш. Камни у неё хранятся, камни и золото, со всего уезда у бывших дворян собранные. Хотят на эти сокровища оружие купить и мятеж у нас тут устроить, под самым сердцем колыбели Революции. И как посмотрит на подобное товарищ Троцкий?