Семейное дело

Когда я наконец добрался до кухни, меня дожидалась полностью подготовленная сцена: приборы, чашка, соусница, масло и тосты на маленьком столике, экземпляр «Таймс» на подставке, сковородка на плите. А на большом столе посередине сверкали на тарелке ломтики домашнего скрэппла. Я взял стакан и направился к холодильнику за апельсиновым соком. Налил немного и сделал глоток.

– Что касается меня, старина, мы с тобой по-прежнему друзья. Больше того, Фриц, ты мой единственный друг на этом свете. Съездим куда-нибудь вместе? Скажем, в Швейцарию? Это довольно далеко, правильно? Нам звонили?

– Четыре раза, но я не снимал трубку. И он тоже. – Фриц увеличил нагрев сковородки. – Эта лента на двери с надписью «Департамент полиции Нью-Йорка» долго еще провисит?

Я сделал новый глоток сока.

– Отличная мысль! Забудем о всякой чепухе вроде газетных заголовков «Гость в доме Ниро Вулфа погиб от взрыва бомбы» или «Арчи Гудвин открыл дверь убийце!». Лучше озаботиться лентой на двери. Прекрасная мысль!

Фриц принялся жарить бекон на сковородке. Я присел на стул у маленького столика и взял в руки «Таймс». Президент Форд призывал нас так или иначе победить инфляцию. Никсон в шоке от последствий. Судья Сирика заявил адвокату Эрлихмана, что тот слишком много болтает. Арабы все за Арафата. Обычно такие статьи побуждали меня поскорее перейти к внутренним страницам газеты, но сегодня мне потребовалась вся сила воли для того, чтобы пробежать взглядом хотя бы первые абзацы. Я заглянул в другие разделы – новости спорта, погода, некрологи, городская хроника – и решил, что мозг соглашается исполнять приказы, только когда мыслит одинаково с тобой. Затем я перешел к размышлениям на тему, что бы это, собственно, значило, но тут Фриц поставил передо мной тарелку с двумя ломтиками скрэппла и одновременно издал некий звук, что-то вроде «Тчч-ча!». Я спросил, в чем дело, и он ответил, что забыл подать мед, после чего сходил и быстро принес его.

Я намазывал маслом третий тост, когда зазвонил телефон. Я стал считать. После двенадцатого звонка аппарат умолк. Спустя пару минут Фриц произнес:

– Никогда не видел тебя таким.

– Знаешь, ты меня много каким не видел, если начистоту. Ты убрал грязные тарелки и стаканы из кабинета?

– Я туда не заходил.

– А он спрашивал обо мне, когда ты относил ему завтрак или когда забирал поднос?

– Нет. Он спросил, удалось ли мне выспаться. Я начал отвечать, упомянул, сколько полицейских к нам пожаловало, и он меня остановил.

– Это каким же образом?

– Просто посмотрел и отвернулся.

– Он был одет?

– Да. Темно-коричневый костюм в мелкую полоску. Желтая рубашка, коричневый галстук.

Когда я отставил пустую кофейную чашку и направился в кабинет, было десять минут двенадцатого. Поскольку Вулф не спустился к нам, как обычно, в одиннадцать, можно было допустить, что он и дальше будет отсиживаться у себя. Я прикинул, что нелепо пренебрегать повседневными трудами, будто обиженный ребенок, а потому смахнул пыль со столов, оторвал вчерашние листки календарей, сменил воду в вазе на столе Вулфа, отнес на кухню грязную посуду и поставил на место кресло, в котором ночью сидел Пэрли Стеббинс. Потом взялся за почту, но меня отвлек звонок домашнего телефона. Я снял трубку:

– Я в кабинете.

– Ты поел?

– Да.

– Поднимись ко мне.

Я взял копию своих показаний из ящика стола и отправился наверх. Раз меня вызвали, стучаться я, разумеется, не стал. Он сидел за столом между окнами, с книгой в руках – то ли дочитал свой экземпляр «Таймс», то ли его мозг тоже отказывался сотрудничать, как мой. Когда я приблизился, он отложил книгу – «Дворцовую стражу» Дэна Ратера и Гэри Гейтса[3] – и проворчал:

– Доброе утро.

– Доброе, – процедил я.

– Ты в центр выбирался?

– Нет. И к телефону не подходил.

– Садись и докладывай.

Конечно, себе он забрал самое большое кресло. Я подтащил другое, сел и начал:

– Лучше и проще всего будет, если вы прочтете копию показаний, которые я дал Стеббинсу. – Я вручил Вулфу четыре листка бумаги.

Обычно ему вполне хватало пролистать документ один раз, но теперь он вернулся к первым двум страницам, где дословно приводился наш с Пьером ночной разговор.

Вулф покосился на меня:

– Что ты утаил?

– Из разговора с Пьером – ровным счетом ничего. Каждое слово правдиво. Из остального – тоже ничего, разве что умолчал, как вы явились вооруженным, с этой вашей палкой, и о ваших словах, что мне, мол, и так придется всем заняться. Там есть все, что было сказано и что произошло, однако я не стал упоминать о своей догадке. Об этом я рассказал только Стеббинсу. Когда Пьер остался один, он нащупал кое-что в кармане своего пальто и достал это кое-что – алюминиевый футляр из тех, в каких приносят сигары от дона Педро. Пьер отвернул крышку, и футляр взорвался в нескольких дюймах от его лица. Вы сами видели, какое у него лицо стало… На полу валялись алюминиевые стружки, и я сумел прочитать обрывки надписей на некоторых из них. Их, конечно, все подобрали и предъявили Стеббинсу. Короче, я решил, что надо сообщить ему заранее, все равно полиция скоро придет к тем же выводам.