Семейные обязательства

— Если бы не наследство от тетушки, — сказала Элиза, — я бы уже стала бесприданницей. Отец практически разорен, вскоре пришлось бы и этот дом отдать за долги. Он потому так и торопился со свадьбой — хотел успеть позаботиться обо мне, пока средства позволяли. Он с семейством Румянцевых сговорились давным-давно, когда мы с женихом были еще детьми…

— Сочувствую вам, Елизавета Павловна, — мягко повторил охранитель. — Ваш отец, наверное, не одобрял политику канцлера?

— Очень резко не одобрял. Но сейчас многие на грани разорения, он не был одинок… Ведь это не повод для нападения! — поспешно добавила она, увидев заинтересованный блеск в глазах сидящего в стороне полковника.

— Не повод, — согласился с ней охранитель. Отечески прикоснулся к ее руке и повернулся, заслоняя собой конкурента. — Сударыня, не скрою, доказать существование магического воздействия на вашего отца будет очень сложно. Но я обещаю вам досконально разобраться в этом деле. Пожалуйста, не покидайте Гетенхельм.

— Елизавета Павловна под домашним арестом до выяснения всех обстоятельств, — сообщил, вставая, полковник. В доме останется охрана.

— Не бойтесь, сударыня, — успокоил ее охранитель. — Я оставлю здесь и своих людей. Если вспомните что-то важное — пошлите за мной. Даже если вам будет просто одиноко и захочется поговорить со священником — я приеду.

— Спасибо, Ваше Преосвященство, — кивнула Элиза, стараясь не расплакаться. — Обязательно.

Охранитель щелкнул пальцами, подзывая кота. Серый хищник привычно запрыгнул на руки напарнику и забрался в капюшон.

Судя по равнодушно-скучающей мохнатой морде, ничего колдовского он в доме не нашел.

Особняк стал чужим. Ее тюремщики не показывались на глаза, но Элиза точно знала — они здесь. У главных ворот и подъезда к кухне, на первом этаже, в отцовском кабинете… Везде. Даже пахло в доме теперь иначе, добавились нотки ваксы для гвардейских сапог, влажного сукна мундиров после короткого летнего дождя, сыромятной кожи ремней и пороха от их пистолетов.

Это был запах опасности, страха и беспомощности.

Посетителей к ней не допускали, даже если кто-то и заходил — Элиза об этом не узнала. Ни полковник, ни охранитель больше не приезжали. Да она и сама не рвалась ни с кем поговорить. Замерла в библиотеке, невидящим взглядом впившись в страницу книги.

Очень хотелось сбежать в Заозерье и присоединиться к господину Казимиру. Но, во-первых, кто же ее выпустит из империи? Во-вторых, — зачем пану Штутгарту какая-то Элиза? Она-то не маг.

И слава Богу, что не маг. А то бы Жар-Птица, охранитель, с ней совсем иначе разговаривал.

Элиза тряхнула головой, отложила книгу и потянулась за письменными принадлежностями.

Из дома ее не выпустят, но прошение передать можно. Нужно узнать, что с отцом. Жив ли? Мертв?

И — как жить дальше? Она, бывало, бунтовала против решений отца, но в итоге всегда подчинялась, верила, что он знает — как лучше. А сейчас?

Как — лучше?! Кто теперь о ней позаботится?

Глава 4. Приметы грозы

В начале сентября погода в Гетенхельме была все еще почти летней, разве что в воздухе появились нотки-обещания будущей слякоти и первых заморозков.

На небе пока не было ни облачка, солнце подбиралось к зениту, только ветер подул чуть сильнее и принес слабый запах распаханных под озимые полей к востоку от столицы. И еще начал побаливать старый шрам епископа Георгия, провинциал-охранителя, прозванного Жар-Птицей.

Верная примета. К грозе.

Почти четверть века назад тварь из канализации раздробила зубами левое плечо сержанта стражи охранителей. Чуть повыше — быть бы епископу одноруким, а так только ноет к непогоде. Если к болям в спине (посиди-ка целый день в мягком кресле, разбирая бумаги!) добавлялось неудобство в плече, значит, точно скоро загрохочет.

Отец Георгий на всякий случай плотно прикрыл окно в кабинете.

Прогулялся от стола до двери, разминая ноющую руку. Пять шагов в каждую сторону, стук подошв глушит мягкий ковер. Наворотил роскоши предшественник, надо бы избавиться, да все не до того пока. В богатом интерьере отцу Георгию, привыкшему к простоте, было неуютно.

«Как муха в супе, — фыркнул он про себя. — Противно и супу, и мухе»

Крепкая дубовая дверь отделяла кабинет от приемной. Епископ подошел к ней, расправил плечи и прислонился лопатками к фигурной резьбе. Острые края выпуклых кленовых листьев впились в спину сквозь тонкую сутану, создали иллюзию массажа. Сдаваться в руки костоправа не было времени, и епископ пытался хоть так успокоить спину.

«Буду ходить перед Господом в стране живых» — вполголоса сказал он[1]

В дверь решительно постучали.

Вошел отец Василий, викарий Провинциал-охранителя. Второе лицо в гетенхельмском официуме, заместитель и правая рука прежнего епископа. Если бы все шло своим чередом, он бы сейчас носил архиерейскую мантию, но Владыка решил вызвать отца Георгия, и все переиграли.