Семейные обязательства

Темные волосы уложены в идеально ровную прическу, лицо чисто выбрито, на мундире ни пылинки, сапоги блестят, как будто секунду назад по ним прошлась щетка чистильщика. Такой безупречности не мог добиться ни один из известных Элизе светских львов. Ее визитер был скорее парадным портретом, чем живым существом.

Говорят, врачи считают чрезмерную аккуратность тревожным симптомом…

Господин вежливо поклонился Элизе.

— Здравствуйте, сударыня, — мягко поздоровался он хорошо поставленным глубоким баритоном, — я Георг фон Раух, кавалергард Его Величества. Примите мои соболезнования.

«Предотвратил попытку покушения… Зарубил на месте… Цепной пес императоров…» — эхом отдались в ее памяти перешептывания слуг.

И черное на алом. Запах крови, бой часов, закат…

Вместо ответа на приветствие, вместо заученного учтивого поклона, даже вместо крика: «Вы?! Соболезновать? С ума сошли?!» Элиза, удивив даже сама себя, почему-то сказала:

— Вам должно быть лет пятьдесят, если я не ошибаюсь. Очень молодо выглядите.

Они были почти одного роста. Элиза смотрела на него в упор, не моргая. Ее взгляд — ненависть, вызов, отчаяние, разбивался об утонченную вежливость.

— Повезло с наследственностью, — едва заметно улыбнулся фон Раух. — Я пришел сообщить, что с вас сняты все подозрения. Павел Николаевич действовал один, вы действительно ничего не знали об его планах. Наказание за покушение на высшее должностное лицо в империи — гражданская казнь, она была совершена. Все его имущество подлежит конфискации, подробный перечень в уведомлении. Еще раз — мои соболезнования. Все конфискованные бумаги вашего отца вам вернут.

Он протянул Элизе длинный плотный конверт, коротко поклонился и вышел.

Проходя мимо, фон Раух снова бросил взгляд на портреты. Элиза остро пожалела, что в ее руке нет пистолета. Очень хотелось выстрелить в затылок, точно в основание короткой косички его щегольской прически.

Элиза с трудом разжала сведенные судорогой пальцы, заломившие край конверта, и развернула уведомление.

Ни слова о том, что теперь с Павлом Луниным. Гражданская казнь — это лишение дворянства, переломленная шпага над головой — и казненный становится никем. Это даже не смерть, мертвого можно вспоминать, его имя остается в сословных книгах, есть могила в фамильном склепе, есть дни поминовения. После гражданской казни человек стирается целиком, не «был — и нет», а просто «нет». Так стерли старшего сына императрицы Изольды за попытку покушения на царственную матушку. Теперь и Павла Лунина стерли.

Элиза была уверена, что отец не умер там, в залитой кровью комнате. Когда ее выводили, она чувствовала — жив, и у него хватит сил справиться с раной. Могло, конечно, случиться что угодно. Но если бы его повесили (отрубать голову не-дворянину нельзя), ей бы отдали тело.

Она не получила ни уведомления, ни приказа явиться за покойным, ничего.

Неизвестность страшнее всего на свете.

Элиза медленно подошла к креслу и еще раз, очень медленно, перечитала все уведомление.

Казна конфисковала заложенные и перезаложенные имения, счета в банках, на которых практически ничего не осталось, и дом в Гетенхельме.

По двору простучали копыта сразу нескольких лошадей.

— Барышня, — поклонился ей вошедший дворецкий, — неужели все закончилось? Уехала охрана, и гвардия, и охранители. Оставили вам коробку с бумагами, в седла вскочили — и нет их.

— Да, — медленно проговорила Элиза. — Это — закончилось.

Все счета и закладные были на месте, в черной кожаной папке. Элиза просмотрела их, сверилась с уведомлением, потом еще раз пересчитала цифры…

Конфискация избавляла ее, как наследницу, от выплаты всех долгов покойного отца.

Фактически ей подарили огромное богатство.

Горькая слеза обожгла, сорвалась с ресниц и упала на гладкую, плотную бумагу уведомления из императорской канцелярии. Растеклась прозрачной каплей на строчках со словами «состоялась гражданская казнь» и «все имущество приговоренного подлежит конфискации».

Кто ты теперь, девочка? Без положения в обществе, без приемов в знатнейших домах Гетенхельма? Кто ты, Елизавета Павловна Лунина?

Ты даже траур не можешь объявить, после гражданской казни не бывает траура.

Когда-то давно Элиза видела, как волчонка посадили на цепь. Охотники убили волчицу и других волчат, а его ради забавы привезли в поместье. Собаки рвались растерзать зверя, исходили истошным лаем, а он просто стоял и смотрел. Не огрызался, не пытался убежать. Принимал свою судьбу со всем возможным достоинством.

Она сейчас была таким волчонком.

Сиди на цепи и будь благодарна — свору на тебя пока не спустили.

Не спастись. Но и загонщики не позабавятся. Ты не доставишь им удовольствия смотреть на твой страх.

Помнишь? Он так и просидел весь день. А ночью сумел вывернуться, оставил на привязи клок окровавленной шерсти и ушел в лес.

Может быть, и ты сможешь?

Вот только, при очень похожей судьбе, было у Элизы с волчонком одно отличие.

Мать-волчица сражалась за волчат до последнего вздоха.

Отец Элизы покушался на жизнь канцлера империи, не думая о том, как будет жить его дочь.