Семейные обстоятельства

Толик всмотрелся в четырех запевал. Там, на пристани, он не заметил, какие загорелые были у них лица, да и сейчас не заметил, если бы женщины не скинули платки. Теперь же на лбу и сбоку, на скулах, у них виднелись белые полосы — незагорелая кожа. Все остальное лицо поблескивало в затухающих солнечных лучах, лоснилось; и было понятно, что женщины эти — три пожилых и одна молодая, да и другие тоже — много работают на солнце.

Ой, в чистом поле под вершиною
Хи… ой, хижина да стоит!
Хижина стоит…
Ой, во этой-то ли да во хижине
Ке… ой, келейка нова!
Келейка нова…
Ой, во этой-то ли да во кельюшке
Вдо… ой, вдовьюшка жила!

Женщины умолкли так же неожиданно, как и начали петь. Туристы захлопали не к месту, но никто их не поддержал. Глупо было хлопать за такую песню, а женщины на этих туристов даже не взглянули. На палубе стало тихо, только плескалась и шипела вода за бортом.

— Я думал, мешочницы какие-то, — задумчиво сказал Толик. — Хлеба набрали, будто голодовка. И лезли на посадку как сумасшедшие.

— Нет, — ответил отец задумчиво и помолчал. — Нет, — повторил он тихо, — не мешочницы… Теперь жатва, и в деревне люди с утра до ночи в поле. Чтобы дома хлеб не печь, не тратить время, и посылают недальние колхозы женщин в город за хлебом. Дальним невыгодно, а ближние ездят.

— Так это они не себе? — послышался Темкин голос.

Пока женщины пели, Темка выбрался из своего угла и теперь глядел на них удивленными блестящими глазами.

— Не себе, — кивнул отец и снова помолчал, будто он не объяснял, а вспоминал. — Не себе, — повторил он глухо. — А что толкались они на посадке, так по привычке. Не всегда ведь такие просторные пароходы ходили. Бывали и маленькие, колесные, народу полно, а возвращаться надо, дети у каждой, дом, страда… Мужчины — кто на работе, а кто и с войны не пришел. Так что спешили, толкались, ничего не поделаешь. А теперь уж это вроде привычка…

Отец обернулся к мальчишкам.

— От войны это, — сказал он тяжко. — От войны…

Отец закурил и облокотился о перила. Толик и Темка вглядывались вперед, в быстро темнеющую воду, в узкую оранжевую полосу заката.

Подумав здесь, на пароходе, про войну, Толик представил не танки, не грохот пушек, которые видел в кино. Он вспомнил тетю Полю, ее слова про маму и отца — что молодые они, что не знают настоящего горя и поэтому не берегут друг друга. Он вспомнил портрет ее навсегда молодого мужа, висящий в углу, и удивился: как, оказывается, походили друг на друга тетя Поля и эти женщины! Они походили словно деревья, посаженные в разных местах, но в одно время.

Война давно прошла, а эти женщины и тетя Поля все еще ее забыть не могут — поют печальные песни, смотрят на фотографии тех, кто так никогда и не состарится. И никогда они не забудут, потому что война — это самое страшное.

«Но раз война самое страшное, что может случиться, как должны любить друг друга люди, когда ее нет? Как должны радоваться друг другу!» — подумал Толик и крепко взял Темку за плечо.

3

Поздно ночью, когда небо, сверкавшее крупными звездами, слилось с рекой, в которой светились красные звездочки бакенов, пароход взревел сиплым, протяжным басом.

Вглядевшись в черноту, Толик заметил, что к ним приближается маленький домик на барже, расцвеченный огоньками. Пароход торкнулся боком в пристань, она жалобно заскрипела, по трапику мальчишки вслед за отцом сошли на дебаркадер, послышались сонные команды капитана, пароход вспенил воду и быстро исчез за поворотом. Стало тихо. Черная вода скользила где-то внизу, едва журча; и казалось, что под ногами не река, а пропасть без края.

Отец привел ребят в крохотную комнатку с широкими деревянными лавками — лавки были такие же, как на железнодорожных станциях.

В комнатке душно пахло кислым потом, и на одной лавке раскатисто храпела толстая тетка, изредка причмокивая губами.

— Располагайтесь! — велел отец. — Все равно ночью не ходьба.

Он сунул свой рюкзак под голову, надвинул на глаза кепку и затих. Мальчишки улеглись тоже. Толик подумал, что лучше бы, конечно, ночевать у костра в поле, но костер был еще впереди. Он улыбнулся предстоящему и не заметил, как его сморило.

Проснулся Толик первым от тревожащего, радостного предчувствия. Он вышел на цыпочках из комнаты ожидания и, взглянув на реку, счастливо рассмеялся.

Домик на барже будто поднялся в небо и заблудился среди облаков: он утопал в белесом прохладном тумане. И берег, и река исчезли, только небо над головой оставалось прозрачное и чистое.

Толик растолкал Темку и отца. Они поднялись на крутой берег, выбравшись из тумана, и пошли по росистой траве. Толик наклонился, сорвал пучок влажной зелени и провел ею по лицу. Щеки сразу запылали, стало свежо и приятно.

Над рекой плыл перистый туман, а здесь, над туманом, вспыхивало солнце, зажигая в росистой траве несметное число радужных светлячков, искрящихся кристалликов, серебряных жемчужин.