Семейный архив

В ожидании, когда вернется экскурсия, мы читали Иосифа Флавия, стараясь представить, что и как происходило здесь, на этом месте, 1923 года назад... Тогда тоже был месяц нисан, т.е. апрель, и наступал первый день Пасхи, главного праздника для всех евреев, и богомольных, и атеистов, и агностиков вроде меня, — праздник освобождения от египетского рабства... И все, все здесь было таким же, как в тот день: те же серые скалы, те же крутые утесы, то же вечное, синее небо... Правда, в то время не было ни этой скамеечки, на которой мы сидели, ни этой галерейки, ни фуникулера, ползущего по стальному тросу снизу вверх и затем сверху вниз... Там, на площадке, по которой бродила наша экскурсия, находились развалины дворцов и складов царя Ирода, ритуальные ванны и древнейшая в Израиле синагога эпохи Второго Храма, но вряд ли все это помогло бы вообразить событие, совершенно невероятное... Описанное Иосифом Флавием в стиле классических трагедий, игравшихся перед многотысячным амфитеатром, оно не дает представления о происходившем в сотне метров от места, на котором сидели мы с Аней, рядом с дорожной сумкой и металлической тростью, на которую в последние годы, из-за непорядка с мениском в колене, Аня опиралась при ходьбе...

Воображение отказывает. Я просто перечислю сообщаемые Флавием факты. Обнимая с любовью своих жен, лаская своих детей, защитники Масады исполняли над ними свое решение, как будто чужая рука ими повелевала. Их утешением в этих вынужденных убийствах была мысль о тех насилиях, которые ожидали их у неприятеля. И ни один не оказался слишком слабым для этого тяжелого дела — все убивали своих ближайших родственников одного за другим... Затем избрали по жребию десять человек, которые должны были заколоть всех остальных. Расположившись возле своих жен и детей, охвативши руками их тела, каждый подставлял свое горло десятерым. Когда последние пронзили мечами всех, они метали жребий между собой. Кому выпал жребий, должен был убить всех девятерых, а в конце самого себя... Наконец оставшийся самым последним поджог дворец и вонзил в себя меч до рукояти.

Одна старуха и одна родственница Элеазара вместе с пятью детьми спрятались в подземный водопроводный канал и затем рассказали обо всем, происходившем у них на глазах. Число убитых, включая женщин и детей, достигло 960 человек....

Я думал о Масаде и там, на скамеечке, и потом. О трагедии Масады. И о самом «духе Масады» — духе сопротивления, духе, превыше всего ценящем свободу. Думал о том, что ведь должен, должен этот «дух Масады» унаследоваться множеством поколений, живших в галуте... Но рабское, холуйское, приспособленческое начало глубочайшим образом вкоренилось в наши души, съело гордость, съело чувство человеческого достоинства, заменив его жалобными всхлипами по поводу антисемитских выходок, оскорблений, государственной дискриминации...

«Масада не повторится!» Я понимаю это не в том смысле, что дух ее умер и погребен в давнем прошлом, а в том, что римляне — любого сорта и склада — не добьются больше ее поражения...

«Масада не повторится!»

Дай Бог, дай Бог... 

13

Саша Воронель, как и обещал, встретил нас на тель-авивском автобусном вокзале, куда мы приехали из Беер-Шевы. Он подхватил наш чемодан и повел нас к своей машине. По дороге он сказал:

— Я почти дочитал твою вещь... (Я оставил ему «Эллинов», когда мы встретились у Гриши). Там не хватает двух слов: «Российская империя». Были бы они — все можно было бы сократить наполовину...

— Почему?

— Да ведь ясно же: русский народ — имперский, все мечтали от него освободиться...

Мы не смогли сразу найти машину, Саша не помнил точно, где он припарковал ее. Оставив Аню на скамеечке, мы отправились ее разыскивать. Искали машину чуть не полчаса, пока обнаружили в двух или трех кварталах от вокзала, нового, еще не имеющего надлежащей площадки для паркинга... Мне показалось это маленькое приключение символичным: Саша не знал, куда поставить машину, но знал, и совершенно точно, как и куда вести человечество...

Российская империя... Имперский русский народ... Мы с Аней прожили в Казахстане, то бишь в имперской колонии, 35 лет и хорошо представляли себе «благодетельные последствия» развала СССР... Однако Саша и слушать не желал никаких возражений, да я и не очень на них настаивал, помня, как в давнопрошедшие времена, в десятом классе, мы беспрерывно спорили, какого бы предмета ни коснулись. Может быть, на меня повлияла Америка, может быть — что-то другое, скажем, возраст или прикопленный жизненный опыт, но у каждого есть право на собственное мнение, и мнение это является результатом биографии, виденного, слышанного, читанного, в значительной мере — пережитого, так что это так называемое «собственное мнение» не так просто переменить...