Семейный круг

— Поедемте завтра, если мистраль стихнет… Давайте, я завтра на всякий случай заеду за вами часов в одиннадцать. Если погода будет хорошая, мы поедем на лодке, а если плохая — поиграем в четыре руки… Соланж говорит, что вы музыкантша…

— А вы играете на рояле?

— Играю… Вас это удивляет?

— Пожалуй, вы скорее похожи на игрока в гольф или в теннис.

— Я и в теннис играю… Я, сударыня, занимаюсь всем, и всем — плохо, кроме любви… Итак, завтра утром я у вас?

Она согласилась, не зная, как отказать, да, впрочем, и не без удовольствия. Когда она ушла, Манага сказал Соланж:

— Ваша приятельница — довольно интересная женщина, но чертовски неврастенична.

— Неудачный брак, — сказала Соланж. — Я имела на нее виды для вас, Дик. Думаю, что вы могли бы привить ей вкус к жизни.

— А я уже кое-что подготовил, — ответил Манага. — Завтра утром я буду у нее… Вот только — через неделю возвращается Винифред, времени у меня маловато…

— Друг мой, сознайтесь, что Винифред никогда вам особенно не мешала.

Дениза возвращалась домой по тропинке под приморскими соснами и упрекала себя… На вокзале Эдмон с тревогой и нежностью говорил ей: «Не принимайте у себя мужчин, когда будете одна, дорогая… Даже самую безупречную женщину…» Она отвечала: «Что за мысли, недостойные вас, Эдмон! Право же, вы меня достаточно узнали за эти четыре года…» И вот при первом же искушении она не устояла. Потом она представила себе смуглое лицо Манага на фоне белого паруса, который сухо пощелкивает под порывами ветра, и вдруг почувствовала себя совсем счастливой, — как в те времена, когда ходила по Люксембургскому саду, весной, с книгами под мышкой.

«Не устояла, — подумала она. — А перед чем, собственно, не устояла? Я не сделала ничего дурного. Да и как было ответить иначе?»

И все же она была недовольна собою. Она пообедала, как всегда, одна, зашла в детскую проститься с детьми и рано легла спать. Перед сном она прочла несколько страниц. Но мысли ее витали где-то далеко, над волнами с белыми гребешками, и она не понимала того, что читает: «Черная кухарка у плиты с отверстиями, где рдели уголья, словно красные глаза, передвигала кастрюли, из которых поднимались тонкие струйки пара, распространяя божественный запах супа с фасолью и капустой».

Дениза опустила руки, положила книгу на колени и задумалась. Ей представилась плита Викторины, черные чугунные кружки, которые она приподнимает с помощью крючка, причем под ними оказываются раскаленные уголья, Куртегез в расстегнутой рубашке и с волосатой грудью, — он сидит за столом и поет «Не плачь, моя Сюзетта», аббат Гиймен, краснеющий от смущения: «Вы как пламя, Дениза…» В саду лаяли собаки. Она встала и подошла к окну, чтобы окликнуть их. Светила полная луна. Вокруг дома лежали темные тени кипарисов. Подальше в теплом воздухе шелестел кустарник. Когда она уснула, плита превратилась в черта, а тлеющий уголь — в его красные глаза. Ночью она несколько раз просыпалась. Занявшаяся заря принесла ей успокоение.

XIV

В конце ноября Эдмон телеграфировал из Орана, что, перед тем как отправиться дальше, заедет на три дня в Теуль. Это известие привело Денизу в ужас. Уже две недели она была любовницей Манага.

С первой же встречи он привлек к себе ее внимание. Он катал ее на яхте, научил править рулем. Одетый в синюю шерстяную фуфайку с глубоким вырезом, он составлял с ветром и брызгами воды одно целое и казался каким-то морским божеством. Когда они вышли из маленькой гавани в открытое море, он сел рядом с нею, и его блестящая, хоть и поверхностная культура увлекла Денизу. Он разъяснял теорию Эйнштейна и не знал Галилея, читал Фрейда и пренебрег Платоном, открыл Прокофьева и не удостоил вниманием Бетховена, объехал весь свет и забыл о Франции. Он ловко жонглировал ходячими истинами, которым стремительность его выпадов и блеск сравнений придавали видимость парадоксов. Он знал все сплетни, волнующие Вену, Лондон, Венецию, и очень забавно передавал их.

— Осторожно! Давайте делать поворот. Переведите румпель на ту сторону, до отказа… Только наклонитесь — парус пройдет у вас над головой… А я переброшу парус и выберу шкоты.

В совместной работе они касались друг друга, и Дениза, сначала настороженная, постепенно свыклась с этим. Объясняя, как действовать, он взял ее за талию, потом прикоснулся к груди. Тут она деликатно отстранила его.

— Оставьте… Я принадлежу к числу самых спокойных женщин… самых рассудительных.

Он рассмеялся и стал подтрунивать над ней. Он говорил о любви, как о некой приятной «технике». Когда они расставались, Манага предложил повторить прогулку на другой день, но Дениза отказалась. И хотя ее и тянуло к Соланж, она перестала бывать у нее, решив, что это благоразумнее.