Семейный круг

Она была так взволнована, что чуть не обняла его. Его близорукие глаза смотрели на нее ласково и весело. Дениза взяла его за обе руки.

— Как вы тут очутились, Ольман? Что за счастливая случайность?

Он рассмеялся:

— Это не случайность. Менико мне все рассказал: как вы бежали, как живете здесь в уединении, вот я и решил приехать. Но ведь я теперь помогаю отцу в работе. Он очень строгий и ни за что не отпустил бы меня раньше. Пришлось дождаться Рождества, а вас я заранее не предупредил, чтобы сделать сюрприз.

— Чудесный сюрприз!.. Вы не можете себе представить, как я рада вам! Два месяца я провела в полном одиночестве, в полной растерянности.

Они занялись устройством Ольмана. Дениза помогла ему разобрать чемоданы, разместить белье и одежду по простеньким еловым шкафам.

— Вот смешно, Эдмон! Вы привезли с собою вечерний костюм? Ох уж эти богачи! Да ведь здесь же никого нет, дорогой мой, никого, — понимаете? По вечерам сюда заходят только местные крестьяне выпить чашку кофе, поиграть в карты и — раз в неделю — потанцевать… Вы будете тут один со мною, совсем один…

— Вот именно этого-то мне и хотелось… Только я не смел надеяться.

Когда все было устроено, Дениза повела Ольмана по своей любимой снежной дорожке. Как приятно было идти, чувствуя подле себя человека, и вдыхать свежий воздух! Горный костюм придавал Эдмону Ольману мужественный вид, какого у него не было в Париже. Он рассказывал о своей новой жизни, о том, что не вполне удовлетворен ею. Отец думает только о делах и, по-видимому, не намерен делиться с ним своими планами.

— Он поручает мне работу, которую мог бы выполнять любой письмоводитель. Отец у меня старый: знаете, ему уже под семьдесят. Он женился очень поздно… Самые молодые из числа тех, кто пользуется его доверием, лет на тридцать старше меня… Я живу среди стариков… Мне скучно! Иногда все это так надоедает, что я думаю: хватит ли у меня мужества продолжать эту жизнь?

— Но так думать не надо… Вы должныпродолжать, Эдмон… Представьте себе то огромное влияние, которым вы будете пользоваться со временем. Мне вспоминается разговор с Менико на этот счет, когда мы как-то вечером шли по Люксембургскому саду… Он завидовал вам… «Среди беспорядка, который царит сейчас в мире, только крупный революционер или крупный банкир, вроде Ольмана, могут еще творить великие дела…» И это верно… Конечно, я не знаю жизни, но так я предчувствую… Будь я на вашем месте, мне хотелось бы изучить Европу, тайный механизм правительств… Мне хотелось бы попытаться сделать что-то такое, чтобы люди были не так несчастны, чтобы они стали сильнее… Мне хотелось бы располагать большими газетами и влиять на общественное мнение… А вы, если потерпите несколько лет, получите все это без борьбы, просто потому, что вы родились Ольманом, — и вы еще сомневаетесь, какой путь вам избрать… Что же тогда остается делать мне?

— Я сомневаюсь потому, что я один, Дениза… Вы не представляете себе, как я одинок… Я не верю в свои силы… Иной раз мне кажется, что я не глупее остальных сотрудников отца, я не нахожу в них ничего замечательного, но они уверенно рассуждают, у них твердые мнения, а я постоянно сомневаюсь… Если бы около меня был кто-то, кто согласился разделить со мной эту пору ожидания так же разумно, как вы ее сейчас истолковали, все обернулось бы по-иному.

Она резко переменила тему:

— Посмотрите, Эдмон, как интересно растут елки на склонах горы… Они выходят из земли в наклонном положении, потом выпрямляются и тянутся к небу, словно родились на равнине.

— Да, тут сказывается влияние света и роста.

— Конечно, но, по-моему, в этом есть и нечто утешительное.

Они вернулись домой голодные и счастливые. Днем Эдмон стал расхваливать лыжи, и они решили попробовать. Дениза оказалась очень ловкой и быстро научилась спускаться с пологих горок. Менее ловкий Эдмон падал, терял лыжи в снегу, но свои неудачи принимал очень весело. Вечер был посвящен чтению вслух. В сочельник они собрались на полуночную мессу в Верьерскую церквушку. Деревня находилась в долине, ниже гостиницы, и большинство крестьян отправилось в церковь на лыжах. Дениза и Эдмон, еще недостаточно опытные, удовольствовались толстыми башмаками на шипах, а добрый хозяин-швейцарец одолжил им на этот случай фонарь. Выйдя из гостиницы, они увидели на противоположных склонах вереницы огоньков, которые, как и они, спускались к еще невидимой цели.

— Какая красота! — воскликнула Дениза в восторге. — В сущности, то же представляет собою и любая человеческая душа… Зыбкий огонек, бредущий к неведомой божественной обители, которую она предчувствует, ищет и не видит.

Эдмон держал ее под руку. Они шли по крутой тропинке, покрытой настом; Эдмон не раз терял равновесие и тогда цеплялся за нее. Служба в сельской церкви растрогала их. Дениза присоединила свой голос к голосам крестьян, исполнявших рождественские песнопения. Эдмон смотрел на ее профиль; он любовался ее красотой и особенно той непосредственностью, с какой она отдавалась своим чувствам.

— Благодарю вас, Эдмон, — сказала она, когда они снова вышли на лунный свет.