Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)

Так он называл Котьку Мальгина. Когда Котька был школьником, Буренков помогал ему решать арифметические задачки, вместе с ним мастерил макеты моторных катеров, которые Котька потом запускал в здешнем пруду, где, кроме головастиков, никто не водился, и с удовольствием топил их. У него была прямо-таки адмиральская стать - топить корабли. После этого Котька прибегал к Буренкову мокрый, по макушку облепленный тиной, в черных ошметках жирного ила - пруд давно не чистили, и протяжно, со слезами, выл: "Ы-ы-ы-ы!" Буренков успокаивал его, откладывал все дела, и они садились за новую модель.

Впрочем, новая модель была обречена ещё до того, как они взялись склеивать её корпус и выстругивали первую палочку для мачты...

Потом Котька пропал, а когда появился вновь и как-то встретил Буренкова на улице поселка, то расцвел в широкой искренней улыбке, долго тряс ему руку, объясняя, что недавно из Афганистана... Воевал. Одет Котька был в желтоватую солдатскую форму. Раньше такой формы солдаты не носили, а сейчас, когда наши побывали в жаркой угрюмой стране, она появилась удобная, с накладными карманами на штанинах и рукавах, - видать, жизнь заставила портных в погонах придумать форму, соответствующую местности.

Он и сейчас стоял в "песчанке", Котька Мальгин, и изучающе смотрел на Буренкова, покусывал желтоватыми, испорченными никотином зубами спичку и улыбался.

- Да вот, Константин Константинович, - в голосе Буренкова зазвучало что-то жалобное, чужое, ему самому противное, - дачу мою ограбили. Понимаешь? Разбили все, раскурочили, нагадили, вещи - те, что были поценнее, забрали... - Он почувствовал, как у него задергалась щека.

- А кто это сделал, не знаете? - спросил Котька, будто прислушиваясь к себе.

- Если бы знал... Если бы знал - придушил бы этими вот руками. Буренков поднял свои руки с подрагивающими, какими-то чужими пальцами.

- Не расстраивайтесь, добро - дело наживное.

- Я понимаю. Только, Константин Константинович, очень уж противно жить после этого. - Буренков отер рукою лицо, снимая с него что-то липкое. - Словно в душу наплевали. Так гадостно от этого, что наизнанку выворачивает. Вот здесь сидит комок, - он потрогал пальцами твердую крупную костяшку кадыка.

- Пройдет, пройдет, успокойтесь. И добро новое наживете, - проговорил Котька равнодушно, махнул рукой, развернулся и скользнул между заборами. Исчез, будто растворился в воздухе.

Скрипучий, похожий на толченое стекло, снег под его ногами не издал ни звука. А под Буренковым визжал так, что хотелось заткнуть уши.

"В Афганистане Котьку обучили ходить беззвучно, - с уважением подумал Буренков, - там ведь как было: хочешь выжить - учись жить тихо. Это наверняка... Точно так было".

Воздух неожиданно порозовел, в мрачном тяжелом небе образовалась прореха, и показалось, что в неё вот-вот выглянет солнце, но прореха затянулась и стало ещё холоднее, ещё мрачнее.

Телефон на станции не работал, поэтому Буренков пошел к участковому. Участковый милиционер сидел на своем месте в "опорном пункте" - так странно называлась маленькая обшарпанная комнатенка, украшенная косо висящим плакатом с изображением разных видов милицейской формы, - повседневной, полевой, парадной, зимней, летней - словом, всякой, - и сосредоточенно рассматривал в зеркальце свое изображение.

Подняв голову, он молча, одними только глазами, спросил Буренкова: "Чего?"

Буренков назвался, пояснил, откуда он, и рассказал, что произошло у него на даче. Участковый отложил зеркальце в сторону, позвонил куда-то, бросил в трубку несколько сухих невыразительных слов и сказал посетителю со скучным выражением на лице:

- Идите к себе на дачу. Через сорок минут мы у вас будем.

- Так быстро? - удивился Буренков.

- Да. Выездная группа, на ваше счастье, работает на станции.

Ровно через сорок минут, тютелька в тютельку, на дачу приехала бригада - три человека в милицейской форме: участковый, двое оперативников из уголовного розыска и ещё двое молодых доброжелательных людей в штатском. Всего пятеро.

Прибывшие походили по дому, обследовали участок, посыпали графитной пылью дверь и подоконники, сняли отпечатки пальцев, составили протокол, потом сели за стол на кухне - подводить итоги.

Буренков поставил на газ чайник, произнес из вежливости фразу, которую, наверное, должен был произнести:

- Мне очень приятно, что вы пришли. Спасибо! Давно не ощущал такого пристального внимания к своей персоне.

- Да нас бросают, словно это самое, - старший в группе, плотный капитан с посеченным оспой простым деревенским лицом, помотал в воздухе рукою, - что в проруби плавает... По всему району - то в одно место, то в другое, то в третье. Народу-то нет, в милицию никто не идет работать... Капитан перевел взгляд на участкового. - Ну, что скажешь? Какие мысли есть по сему прискорбному факту? - Уточнил: - Факту ограбления.

Речь у капитана была витиеватой, манерной, словно у сельского дворянина начала века.

- А чего тут говорить? И так все ясно. Мальгин это, его работа.

Капитан задумчиво забарабанил пальцами по столу: