Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)

Ладно бы завернули, унесли, чтобы продать на рынке у станции - это было бы понятно, но разобрать и бросить? Он подумал, что взрослый так поступить не может - это сделали жестокие безмозглые пацанята лет двенадцати-пятнадцати.

На полу были рассыпаны черные горелые спички, скрючившиеся в рогульки - налетчики действовали в темноте, без света, поскольку Буренков, покидая дачу, выключил автоматические пробки, а налетчики некоторые хитрости его электрического щитка не знали.

- Сволочи! - горько прошептал Буренков, провел пальцами по глазам, вытирая мелкие горячие слезы. - Чтоб у вас руки поотсыхали...

Он слышал где-то, что нельзя проклинать живых людей, нельзя ругать их - проклятье либо матерное слово бумерангом вернется обратно, и Буренков осекся на полуслове.

- Тьфу! - отплюнулся он. Это максимум, на что его хватило.

На старости лет он познал кое-какие житейские истины, стал человеком верующим и старался избегать резких слов. А здесь не сдержался: слишком обидно сделалось. Ну почему грабители забрались к нему, в его, не самый богатый дом, почему не сделали это в каменных хоромах "новых русских" на соседней улице, на соседней станции, в соседней области, в конце концов? Там есть что взять.

У него же взять совершенно нечего. Ему можно было только нагадить.

Он принюхался. В доме попахивало сортиром. Чувствуя, что к горлу вновь подкатывает упругий, похожий на резиновый, комок, Буренков боком, будто краб, протащил свое тело на кухню, где, прикрытый декоративным ящиком с решеткой, находился электрический щиток, на ощупь, пальцем нажал на кнопки автоматических пробок. Раздалось четыре резких щелчка. в доме сразу во всех комнатах зажегся свет.

Буренков зажмурился - вспышка света была слишком яркой, выставил перед собою руки, заслоняясь от секущих лучей, и болезненно поморщился от того, что увидел, - прямо около его ног на полу была навалена большая куча... Буренков зажал нос и вновь переместился на веранду. Там было посвежее.

Через некоторое время он стал замечать некие предметы на веранде, которые сразу не увидел: валявшийся на полу молоток, большой осколок стекла, похожий на клинок с длинным, как штык концом, две консервных банки с аккуратно вырезанными крышками, которые Буренков использовал для карандашей, рассыпанные гвозди... Онемение, в котором он пребывал, понемногу проходило.

В сарае Буренков нашел старый лист фанеры, лопату, метлу, в шкафу отыскал полотенце, сделал себе повязку на лицо, чтобы легче дышалось, и побрел на кухню убирать то, что ему оставил неведомый гость с хорошим желудком. Однако через несколько минут он снова был на улице.

Отдышавшись, Буренков подцепил на фанеру немного снега, разровнял его и вновь загнал себя на кухню. Там с трудом, глядя в сторону, поддел кучу, остатки её соскреб с линолеума лопатой и быстренько, стараясь не дышать и не глядеть на фанерку, вынес "подарок" на улицу, перекинул через забор, на безлюдное заснеженное пространство.

Ему показалось, что он сделал самую трудную, самую напряженную часть работы, хотя на деле это было не так. Предстояла такая сложная штука, как починка замков. С этим мог справиться только его брат, работавший на заводе, выпускающем электромоторы. Буренков прихлопнул дверь веранды, обмотал ручку веревкой, конец зацепил за гвоздь, вбитый в стену, едва ли не вприпрыжку побежал на станцию звонить брату. А заодно зайти к участковому милиционеру.

По дороге задержался - его остановил давний дачный знакомец Котька Мальгин - худощавый, похожий на голодного школяра, живущий в конце улицы. В отличие от Буренкова, который наезжал периодически, да и то в основном летом, Котька обитал здесь постоянно. Звали Котьку в поселке Афганцем - за то, что он не снимал хлопчатобумажную десантную форму-"песчанку" с орденской колодкой на груди и всем рассказывал, что он славно вышибал душманам зубы в Герате да в пустыне под Кандагаром.

Здешние постоянные жители - хоть их и было раз-два и обчелся - Котьку почему-то не любили. Буренков не знал почему. Афганец, рассказывает интересно, повидал немало, в Афганистане провел времени больше, чем другие его "корешки", - целых три года, приятный в общении, и вот на тебе всеобщая нелюбовь. Буренков не понимал этого и всегда при встрече старался сказать Афганцу что-нибудь доброе, выразить свою симпатию, и ему казалось, что Афганец отвечает ему тем же.

- Что-то вид у вас очень потерянный, - услышал Буренков голос, донесшийся до него сбоку, из узкого тоннеля, образованного двумя как бы устремившимися друг к дружке заборами - по этому тоннелю пролегала тропка к колодцу, и заборы будто пытались навалиться на человека, идущего за водой, и зажать его. Похоже за заборами обитали крепкие хозяева, которые не любили друг друга. - Что-нибудь случилось, Сергей Алексеевич?

Буренков остановился, развернулся всем корпусом к человеку, окликнувшему его. Бледная улыбка возникла на лице Буренкова.

- А-а, Константин Константинович!